— Это не аргумент.
— Кому как. По мне — так очень даже. Первое. Если он освободился и сбежал, а я думаю, что это вероятнее всего, то мы ничего не сделаем. Если же нет — нам тем более в доме делать нечего.
Лера стряхнула его руку с колена, отсела подальше, рискуя упасть с дивана, и возразила:
— Но он наверняка голодный и пить хочет. И… все остальное тоже.
— Элеонора, не изводи себя жалостью. Это чувство мало того что бесполезно, оно опасно. Сосед все-таки волшебник. Придумает что-нибудь. Нас так легко не отправишь на небеса.
Лера повздыхала немного, затем проворковала:
— Ужастики любите? У меня канал подключен — упадете.
Но Александр не дал сбить себя с толку.
— Давай лучше чем-нибудь более интересным займемся, — предложил он с улыбкой.
Лера посмотрела на него с сомнением, потом вспомнила, что жизнь очень коротка и недавно она сильно по этому поводу расстраивалась, и наконец решилась:
— Только сначала Игнату позвоним все-таки.
И вскочив с дивана, она понеслась к телефону.
Полиция пробыла у Матвея недолго — их выгнала все та же медсестра. Матвей умирал от калейдоскопа эмоций: начиная со стыда и заканчивая все тем же стыдом. Ему становилось хуже с каждой минутой. Медсестра вышла, но Матвею казалось, что она все равно как-то наблюдает за его корчами. Через дырку в потолке, или через заклинание, или через окно. И не она одна — весь больничный персонал во главе с главврачом наслаждается душевными терзаниями обвиняемого в убийстве, и обсуждает, и похихикивает мерзко, и тычет десятками пальцев.
Матвей пошевелиться боялся, почесаться не мог, хотя очень чесалось в правом боку. Он полулежал, уставившись в одну точку, то краснея, то бледнея. Порой ему слышался чей-то смех за дверью, и он напрягался еще больше, потому что знал — там смеются над ним, Матвеем. Там обсуждают его, Матвея, и его поступки.
Время не просто тянулось медленно, оно было как липкая грязь, как пластилин; из-за этого день вышел длинный, бесконечный, мучительный. Матвей все время так и пролежал, не шелохнувшись. Он думал и не думал одновременно. К концу дня он понял, что мысли, кружившиеся в его голове — не его. И воспоминания тоже не его. Ему все это приснилось. Он не убивал мать — этого просто не может быть. Ведь она — его мать! Это был сон, дурной сон, всего лишь сон. И Михаил приснился, и темнота, и Александр трижды проклятый приснился.
Он устал на работе, переутомился. А по дороге домой на него напали — вот он и очутился в больнице. Все просто. Известили ли об этом мать? Ясно, что полиция Матвея с кем-то перепутала, а может, полиция ему тоже приснилась? Кто знает, какими таблетками его здесь пичкают, и какую воду в стаканах приносят. Избавиться бы от постоянной слежки, и станет получше. А кто ему в этом деле помочь может? Правильно, только король. Он издаст указ и дырку в потолке замажут намертво. И заклинание снимут. И окно черным закрасят. Надо только в прошении чётко обозначить все проблемы.
Матвей несколько приободрился и наконец-таки чуть шевельнулся… и услышал знакомый голос:
— Я тут подумал… Король — идея, конечно, хорошая, но больно долго все это тянуться будет. Пока прошение через всех чиновников пройдёт, пока слушания да обсуждения, пока указ составят, пока подпишут… может, просто жвачкой заклеить? Дырку-то.
Через силу Матвей повернул голову. Михаил сидел на подоконнике, болтая ногами. В руках он вертел любимую кружку Алевтины Григорьевны.
— Тебе принес, не поленился. А то здешние кружки, поди, не стерильные. Еще животом мучиться будешь.
— Ты… откуда?
— Оттуда, друг мой, оттуда, — улыбнулся Михаил. — Миссию свою ты не выполнил. Прискорбно, но факт. А как все хорошо начиналось: и дура эта, и врач одним ударом. Да-да, врач-таки окочурился. Вот, решил в утешение тебе кружечку занести.
Очередная революция в сознании Матвея произошла быстро и бескровно — наши победили. Сон с реальностью опять поменялись местами. Матвей протянул руку к кружке — рука тряслась, одни проводки повылезали, другие сместились и кожа над ними медленно начала распухать.
— Можно?
— Конечно. — Михаил легко спрыгнул с подоконника и подошел к подопечному. — Держи.
Матвей долго рассматривал кружку, сдерживая слезы. На время он даже забыл, что за ним наблюдают и сейчас прибегут Михаила выставлять. Бдительная медсестра Матвею попалась.
— Если ее разбить, — вдруг мурлыкнул Михаил, — то края острые получатся. И резать они будут хорошо. А знаешь, где проще всего резать? Нет, запястье оставь тем, кто хочет выжить. Вот здесь, — Михаил показал на горло, — сбоку. Только воткнуть надо посильнее. И в палате сразу станет красиво, а то белый цвет тоску навевает.
— Уйди, — попросил Матвей. — Это мамина кружка. Я не буду ее разбивать.
— Ага, — глубокомысленно кивнул Михаил. — Мать ты угрохал, а кружку бережёшь. Где логика, друг мой?
Матвей только глаза закрыл и губу прикусил — сильно-сильно — чтобы не разрыдаться.
— Ой, да ладно тебе, — всплеснул руками Михаил и уселся на кровать рядом с Матвеем. — Мы же не просто так. Мы же тебя к предназначению готовили. Ради, во имя и так далее. Убил и убил, подумаешь. Без нее даже лучше.
Внутреннее напряжение грозило разорвать Матвея на сотни ошметков. Михаил жизнерадостно болтал:
— Ну не вышло у тебя с избранностью. Придурком ты оказался, слабовольным придурком. И врага не уничтожил, и принцип не доказал. Зато у тебя остался я — полное Счастье. Мы вместе. И мы что-нибудь придумаем. Не зря же я тебе кружку тащил. Кидай. Кидай же.
— Не могу. — У Матвея тряслись губы. Он сильно прижимал кружку к груди, пытаясь справиться с эмоциями. — Я сломался. Я сломался.
— Тогда это сделаю я! — азартно выкрикнул Михаил, выдернул кружку у Матвея из рук и с лихим гиканьем швырнул ее об пол. Осколки брызнули во все стороны. — Каково, а?
В этот момент произошло две вещи. Первая: открылась дверь, и в палату вошла медсестра. Вторая: у Матвея потемнело в глазах, в голове зазвенело.
Он никогда не умел бороться за свое, этот волшебник-неудачник. В детстве у него отнимали игрушки даже дети помладше. Он просто отходил в сторону, и глаза его были полны слез, но смелости отобрать свое не находилось. Ведь для того, чтобы отобрать, нужно было драться, а хорошие мальчики, примерные сыновья не дерутся. Упаси боги. Это так огорчает их матерей.
Такой ярости Матвей не ощущал никогда. Ярости, в которой не было ни грана страха; ярости чистой, первобытной, инстинктивной. Запоздалой, детской, когда плевать на последствия — главное, забрать свое.
Тихо, стремительно, Матвей кинулся на улыбающегося Михаила, который стоял на месте и не двигался, пока его не сшибли. Провода выдрались из тела Матвея окончательно, и ему было бы больно, если бы он находился в уме. Откуда только силы взялись — после тяжелой операции, после ранения в грудь, после нескольких дней мучительных раздумий и самоедства. Как бы то ни было, силы нашлись — раз была мотивация.
Матвей мутузил посланника небес с таким наслаждением, что не сразу понял, что его кто-то пытается от Михаила оторвать.
— Немедленно перестаньте! Вам сейчас плохо будет!
Медсестра-подлюка позвала на помощь еще двоих, и только так они смогли оторвать Матвея от его жертвы. Матвей плевался, орал и брыкался. Кровь лилась из открывшейся раны, но ему было все равно. Безумным взглядом он смотрел на распростертого на полу Михаила. Посланник выплюнул пару зубов, с трудом поднялся с пола, отряхнулся и сказал:
— Давно бы так. А то сю-сю… дай себе волю, друг мой. Дай себе волю. Тебе понравится, обещаю. В этом твое спасение.
— Врача, немедленно. Он умирает… Врача!
Последней мыслью Матвея было — не было за тридцать лет у меня счастья, и не надо.
Глава 11. О добре
Было раннее утро. Александр спал, а Лера нет. Не спалось ей ни капельки. Может, потому что прошедшая ночь была весьма бурной — во всех смыслах. Может, потому что Александр оказался на удивление заботливым как раз там, где этого от него не ожидалось. Может, мыслей было слишком много…