Памятуя о той «сурпризе», я медленно встаю, голова кружится, ноги кажутся какими-то хрупкими. Теперь знание было и у меня. Лучше бы его не было…
Осторожно перебирая руками по столу, я добираюсь до стула и плюхаюсь на него, даже и не думая дуть или махать. Бабушка ставит передо мной тарелочку с высокими многослойными бутербродами, плетёнку с двумя гигантскими эклерами. Моё недовольство начинает таять.
Фигурное катание окончилось, бабушка выключила телевизор. Кухня умиротворена. Огромная бадья с борщом отдувается рядом с казаном бигоса, отбулькивает последнее судок с кроликом, разнося по кухне сладкую дымку чернослива, корзинка с уложенной в ней кровянкой перевешена на крюк над окном, на подоконнике под нею мнется с лапы на лапу Вакса, нервно обкусывая лимонную мяту.
В холодильнике стынет зелёный соус, ждут воссоединения в единое целое колобок под льняной салфеткой и тщательно вымешанный паштет, в печке вздыхают каша и грибной рулет.
На одиноко рассеивающей тьму конфорке старый медный кофейник с натужными хрипами выдувает пузыри. Бабушка гасит огонь и разливает кофе по чашкам: мне — большая чашка, сахар, молоко, столовая ложка какао, себе — капелька сливок в небольшую чашку горького кофе.
— Должен знать, — говорит она мне, сосредоточенно прихлебывая. — То ненормалне. Была вся в страхе.
— А я-то, — отвечаю я, уничтожая бутерброд за бутербродом.
Бабушка допивает кофе, чашка звякает о блюдце, стул елозит по полу — все звуки кажутся мне гулкими. Раздается звяканье ключей, недовольное покашливание и скрип дверок — бабушка открывает буфет. Помимо склянок со всякими душистыми припасами и жестянки с облупившейся надписью «СоСоА» на стол является небольшой мешочек из вытертой до состояния батиста замши, в нем карты, расписанные странными рисунками.
— До начала паштет, — произносит бабушка и идет к холодильнику.
Двери в изобилие распахиваются. Силуэт бабушки, обрамленный неярким светом, клонится книзу, из многообразия кастрюль, мисок, кастрюлек она извлекает дощечку с чем-то округлым, накрытым застиранной льняной салфеткой. Бабушка выпрямляется, ногой закрывает холодильник и разворачивается, собираясь двигаться к столу, как вдруг со стороны входа — двери на «балкону», раздается глухой голос: «…анна …елена». И кто-то стучит в хлипкие двери. Хлопают открытые рамы окон, звякают стекла. В недрах темной квартиры включается само-собою радио — сладким голосом славословит снегопад Адамо.
Бабушка замирает, не закончив шаг — и вовремя — путь ей неожиданно пересекает лиса, взявшаяся из ниоткуда.
Происходит смятение: лиса коротко тявкает, Вакса, дотоле неподвижно восседавшая на подоконнике в обрывках мяты, фыркнув что-то напоминающее: «Воры!», прыгает сверху на юркого хищника.
Лиса, отчетливо смеясь, исчезает во тьме, истаивая словно дым, бабушка вздрагивает и роняет колобок — он падает на половицы старой кухни со странным костяным стуком, я, порываясь встать, смахиваю на пол блюдце, жестянку с какао и что-то еще, свет окончательно гаснет.
Вновь становится тихо.
Я нащупываю спички, тарахтя ими словно кастаньетами, нахожу шандал. С шипением и треском разгорается огонек, пламя брызжет синими искрами.
Бабушка возвышается на фоне окна, неподвижная, словно Ниоба.
— Шукай под столом, — говорит она.
Лезть под стол мне не приходится, тёмный круглый предмет валяется в шаге от меня, я наклоняю шандал — горячий парафин почему-то капает не вниз, а мне на пальцы, вздрагивающий огонек свечи выхватывает кусок пола.
На полосатом бабушкином коврике, поверх крашеных в вишнёвый цвет половиц лежит голова — молодой мужчина, крупные, как у бабушки, зелёные глаза не мигая смотрят на меня в упор с длинного бледного лица, тёмно-каштановые волосы прилипли к вискам и высокому лбу, над красиво очерченным крупным ртом родинка — знак рокового сердца.
Свеча гаснет. Я снова слышу колокол… Быстрая река несет не венок — голову. Ангел, обдуваемый гусиными криками из поднебесья, склоняет темно-рыжий затылок…
— Довольно, — далеко, из другого измерения говорит бабушка. — То маре́ние.
Зажигается свет, радостно хрюкнув, встаёт в строй холодильник, радио умолкает — на полу, который я вчера вместе с братом и сестрой вымел и вымыл, лежит кусок теста, достаточно остывший в холодильнике.
Из открытой банки какао на него осыпалась тёмная шоколадная пыльца, блюдце не разбилось — оно лежит на полу кверху дном, показывая клеймо с орлом. Третий предмет, сброшенный мною со стола — бабушкин кисет с картами, из него выпала яркая картинка. С неё на меня смотрит улыбающаяся лиса: «Лукавый дом. Люби ближнего, но не давайся ему в обман»[19].