— Anaverbatum! — вопит мышонок, войдя в раж.
Бабушка тасует карты и раскладывает Предстоящий день, Халлекин с силой всаживает рапиру в трость Старой дамы. Но та лишь смеётся — она подтягивает Всадника к себе длинными руками ближе, ближе и начинает напевать, он вырывается и дёргает руками и ногами, точь в точь непослушный ребёнок.
— Спи, сиротка, спи, сынок. Хайчи, хайчи, хайчи… — бормочет старуха, и детский плач становится слышнее…
Выскользнув из чёрных лохмотьев в её руках и словно источившись, бывший Всадник спешит к окну — в него, раздвинув храбрый розмарин, всовывается лошадиная морда — глаза её горят, нет, — полыхают красным, из ноздрей валят искры, а зубы… может, это и не конь вовсе… Всадник оборачивается, из серой суконной далматики[138], что одна на нём и болтается, достаёт Рог — порядком истрёпанный.
— Я отомщу вам всем, — хрипит он. — А особенно тебе, маленькая тварь, — брызгает он кровью в мою сторону…
Бабушка завершает расклад, и всадник начинает несколько карикатурно таять, его Рог нынче не поет, а лишь посвистывает, испуская дым.
Бабушка поднимается и подходит к пеналу, не сводя глаз со становящегося всё более двухмерным Всадника, она вынимает из пенала нечто круглое и тёмное — похожее на хорошо отполированное блюдо, ставит его стоймя на стол, уперев в кувшин с компотом.
— Зеркало!!!! — разносится по кухне дьявольский голос. — Дай… дай, отдай мне!!!! — взвивается он неистово и Всадник отпускает поводья. Чёрная конская голова, крупно содрогаясь, исчезает… Розмарин, словно побитый морозом, крошится от потока ветра.
Бабушка подходит поближе и кладёт руку мне на плечо, я берусь левой рукой за край зеркала.
— Повторяй за мной, — говорит бабушка и голос её звучит незнакомо и глухо, я поднимаю на неё глаза и вижу, как тяжко ей даются слова….
— Повторяй… Именем Дома…
— Именем Дома, — послушно повторяю я. — Я призываю тебя вернуть взятое.
Я уподобляюсь эху, а Всадник уменьшается — карты втягивают его силу и хищно трепещут на скатерти.
— Именем Хозяйки, — говорим мы хором. — Я отменяю приглашение… И…
Происходит заминка — бабушка хватается за сердце, и я вижу, как белеет её рука и лицо искажается гримасой боли.
— Я вернусь за вами, — почти неслышно говорит Всадник на бланке, отвердевшими, картонными устами. — Зимой… Ждите холодов.
Я внезапно понимаю, что должен сказать. Знание оглушает меня, я вижу мост, а колокол гудит где-то под рёбрами. На мосту ветер, в руках у Ангела сияющее копьё, и Всадник стоит на самой середине кладки. Конь его выдыхает дым.
— И всё, предшествовавшее тому, — кричу я.
Всадник разворачивает коня и даёт шенкелей; яростно заржав, конь взвивается на дыбы.
— Сначала я заберу всех, кто тебе дорог, — произносит он мёртвым ртом. — А потом придёт стужа, после…
И исчезает, втянутый полосой света.
— Поторопись, — кричит Лиса у меня под ногами, на её боку виднеются мелкие ранки — словно в лису угодили дробинки. — Ты вечно тянешь…
Что-то больно бьёт меня по щеке.
Я прихожу в себя на полу — наискось от меня лежит Неля, волосы её перемазаны пудрой и словно поседели. Прямо у моего носа пробегает крошечная белая собака с красными ушами, она заливисто лает на Непослушного, кажущегося огромным рядом с нею.
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
в которой целому предстоит стать множеством,
входу — выходом, а духу злому — пленённым
А также о выборе пути
При участии божеств, оборотней и собак
В Старой Книге в разделе «Досады» есть содержание, я видел его один раз, ну когда оно захотело показаться мне. Пунктом первым идёт: заговоры, очищения, приговоры для усыпления злых женщин и змей.
— Приговари-ав-ав, — сказал я непослушными губами.
Очень болела рука, а губы распухли.
Ко мне подошла Анаит, на ней был бабушкин халат и тёткины тапочки, на голове закрученное чалмой полотенце.
— Он пришёл в себя! — сообщила она куда-то вверх. — Оклемался!
Я прислушался…
— Я не понимаю этот журнал… «Англия», — вещала кузина Сусанна. — Ну неужели трудно приложить выкройку?
— Они забыли, что это, — отозвалась бабушка. — Там не шьют.
И, судя по звуку, поставила чашечку на блюдце. За столом возникла пауза.