Лиса церемонно обратилась ко мне:
— Чего ты встал пеньком, дурень?!
— Так всё вежливо, — отозвался я, потирая одну заледеневшую ногу о другую. — Боюсь потеряться.
— Именно это сейчас и случится, — протявкала истекающая кровавыми каплями лиса. — Говори слова! Начинай же! Ты вечно тянешь! — закончили они вместе с зайцем.
— Один для веселья, второй для радости, — несколько растерянно начал я и услыхал как внутри, под сердцем, ударил колокол.
— Третий и четвертый — прогнать печаль, пятый, шестой — прогнать бесполезный гнев, семь, восемь, девять — держаться недолго, — и тут я услыхал вновь, как тяжело и страшно внутри меня шевелится звон, раздирая мне рёбра он грянул раз, другой и третий. Спина заболела отчаянной визгливой болью. — Девять, восемь, семь, шесть, пять, четыре, три, два, один, — закончил я. — Тёмные дни теперь ушли!
И тут тьма разразилась воем.
— Измена-а-а! — протяжно выли сразу несколько голосов. — Исспооортилл! Он испортил её ооо! Аой!
— Лучше взять игрушку, — пробормотала лиса. — В ней твоё спасение…
Заяц выскользнул из моих рук и с заметным усилием принял более человеческий облик. Лиса, вздохнув и окрасив глинистое месиво красными каплями, натянула на себя личину старухи — карга была бледна и лишилась зелёной мантильи.
— Моя услуга будет оплачена? — поинтересовалась она. Заяц налёг на стену — кирпичи ответили ему смешками. Он забубнил нечто старое — запах фиалок был ему ответом, мимолётный и прекрасно-ранящий.
— У меня есть только это, — безыскусно сообщил я и кинул ей талер.
— Свет, — довольно прошамкала бабуля, — свет, о, как всё же это важно. При нём я смогу разыскать нечто утерянное…
— Вооры! — протрубила мгла над нами, и Охота обрушилась на нас со всей страстью мести и голода. Появление их сопровождали стоны и всхлипы.
— Флейта не поёт! — кричали безгубые рты. — Ныне она плачет! Кто пойдёт на плач? Аой…
— Надо было думать раньше, — огрызнулся я, отбиваясь плевками, — не воруйте слёзы впредь!
Кавалькада расступилась. Объятый мрачными снами и дурными видениями, дымом и мраком, в блеске зла и клочьях тумана вышагивал Всадник, Халлекин, Дудочник — и сполохами кошмаров красные ромбы метались по его колету.
— Я обвиняю! — рявкнул он и вытянул вперёд палец с кабошоном. — Тебя, в воровстве голоса, зова и песен!
— Аой! — отозвалась поредевшая свита.
— Я не убоюсь дыма, — неосмотрительно заметил я и получил хлыстом по губам.
— Я задержу его на минуты три, — пообещала экс-лиса. — Эта привычка бить в лицо… и она бросила газетный свёрток прямо под ноги всаднику. Зелёные шипы впились в его ботфорты, он споткнулся и опустился в туман на одно колено.
— Кто не думает о последствиях, тому судьба не друг, — заметила старуха, перевоплощаясь в рыжего зверя.
— Я догоню тебя на пустошах и в горах. Клянусь пятью чёрными… — сказал он лисе и принялся хлестать кнутом, а затем кордом по шипастым побегам. — Не бывать, не бывать, не бывать.
— Клянусь пятью красными, — бросила ему лиса и исчезла, вслед ей метнулось нечто маленькое и серое.
— Скорее же! — проорал я кроликоподобному типу.
— Не же, а пожалуйста, — просипел в ответ он — и по камням вверх и в стороны пробежала полоса света — стали слышны Старые слова с той стороны и запахло… черносливом, табаком и духами «Быть может».
— Я обвиняю правом крови, — провыл всадник, расправившийся с побегами. — Лишающий голоса да лишится…
— Просто остобрыд ты мне уже. Нет сил! Absit omen! — сказал я, упираясь вместе с зайцем в дрожащую стену. Песочный человечек болтался у меня в руке, и борода его потемнела от сажи и крови. — Лишающий покоя, да лишится глаз! — рявкнул я и запустил игрушкой прямо в пустоокую рожу. Словно в замедленной съёмке, Сандманн пролетел, вращаясь, полметра и стукнулся о лоб всадника, зубец обруча распорол мешочек…
— Аой!!! — взревел Халлекин, вздымаясь над нами — пыль застлала его лицо и он впился в него когтями. — О горе!
— Горе!!! — откликнулась свита.
— Глаза… — печалился всадник, слепо отступая к коню, пыль тончайшим флёром окутывала его фигуру всё плотнее. — Аой!
Он ухватился, не видя, за поводья, с места неестественно взлетел в седло, с расцарапанного лица стекали струйки влаги, и они не были красными.
— Горе! — прокричал всадник. — О горе! — нашарил окрашенными в тёмное пальцами Рог, дунул в него, а затем провопил. — Хэй. Хооо. Хэй…