— Может, то… — и бабушка помахала около рта пальцами, — лучше стереть? Пойми, Эстер — с тем подарунком будет тяжко ему. Ешче. Сейчас такое онемение. А тут знак.
— Ненадолго, — оживилась Эстер. — Всё переменится весною. Верь мне.
И она чуть не споткнулась о тётю Зоню.
— Достаточно двух капель, Геленка, — прозвенела Эстер, поглядев себе под ноги, — я давала тебе фиал.
Бабушка похлопала себя по карманам, прошагала, распугивая крошечных собак, к пеналу, и извлекла оттуда хрупкую склянку с Ормянской.
— Я помогу наислабейшему, ибо… — сказала она себе под нос, гигантское полено в очаге треснуло и выпустило ворох искр. Бабушка подошла к повозке — и быки разом обратили к ней увенчанные золотым блеском головы. Эстер сияла свечами в короне и улыбалась из глубины кухни. На пол слетели несколько белых лепестков. Бабушка повела рукой над мужчиной — и повязка на его лбу перестала набухать красными пятнами; чуть наклонила фиал над тем местом, где следовало бы быть сердцу рыцаря. Полено в камине треснуло еще раз — по кухне пронеслась волна тёплого душистого воздуха, хлопнуло наше окно, дрогнули половицы.
Бледный мужчина вздохнул и сел в повозке, быки шумно переступили на месте, тростник хрустнул под их копытами.
— Я спал… — виновато сказал рыцарь, обретая слабый румянец. — А надо было успеть… бежать… но смерть…
— Не имеет силы ныне, — прозвенела Эстер и проплыла, окутывая нас ароматом ландышей, к повозке. Рыцарь поводил пятернёй по окровавленной шевелюре — повязка сбилась на бок. Эстер вновь глянула под ноги, огоньки в свечах её короны чуть колыхнулись.
— Давай их мне, — проронила Эстер, всё более наливаясь сиянием и всё отчётливее звеня медью, источая дух хлебов и лаванды, и сияя колокольчиками ландышей. Бабушка посмотрела на неё и убрала волосы со лба.
— Их, — продолжила Эстер, — и ткнула пальцем в землисто-бледных родственников на полу. — Наислабейших теперь… ибо изведали страх.
Три ведьмы погрузили снулых кузенов и обмякших тёток на повозку. Анаит принесла одежду и обувь.
— Я сама отвезу их на покинутые места и восстановлю тем круг до конца, — отозвалась с повозки ослепительная Эстер. — Теперь вольно вращаться лишь моим колёсам.
Бабушка поглядела на фиал.
— Ах поверь, Геленка, я справлюсь. Ведь это проще простого — положить на место… — отозвалось сияние.
Эстер воздела руки и быки, вздохнув, повлекли повозку вперёд, по бесконечной кухне, половицы скрипели, похрустывали тростинки, в буфете звякала посуда, в пенале горестно вздохнула губная гармоника. Дверь в бабушкину комнату распахнулась — свет, из неё исходящий, источал аромат яблок и ландышей, слышно было, как поют с той стороны песни и звенят струны. Перед тем как Сияние стало Светом, Эстер оглянулась — свечи в её короне горели нестерпимо ярко.
— Доброго огня этому очагу, — произнесла Белая Госпожа.
Я успел запомнить лишь край её взгляда, и мне опять стало жарко, и тяжело, и прекрасно.
«Следуй же за мной без страха, и будь счастлив», — шепнули мне яблоня, и ландыш, и медь, и лютня. А затем она пропала… Белые лепестки, покружившись, растерянно слетели на прожжённые половички.
— Будь благословенна вовек, — беспечально вздохнула Триада. Шелест выдоха её пролетел серой тенью под угасшим абажуром.
— Иди, Лесик, оденься уже, — сказала бабушка и провела рукой по столу. — Пора навести пожонтек… то есть порядек…. Такое.
— Да, — проскрипела Сусанна. — Разгром колоссальный… То просто «Спартак», нет то просто «Гамлет»… Финал.
— Время исправить, — протянула Анаит, — и возвратиться… успеть.
Я, волоча за собою накидки, вышел в тёмный коридор, отчётливо попахивающий дымом — на краешке моего пледа ехал Непослушный и распевал «Тихую ночь».
ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ
в которой рассказывается о том, чего не следует делать
Дитя, рождённое во вторник, прольёт немало крови. Грех вторника — гнев. Птицы не вьют гнёзд в этот день, а вспыльчивый Тор разит молотом неразумных путников, ибо это день сплошных несчастий. Во вторник Город, да и вся Империя, канули во тьму навеки… Во вторник не стоит жениться или отправляться в путешествие. Хотя, если вы решитесь на переезд, путь ваш будет лёгким…
Вторник должен был наступить через несколько часов. И путешествие мне не грозило, а тем более переезд.