— На Бога… — нервно сказала бабушка и глянула в мою сторону, мельком.
— Лесик, — сказала она и поправила волосы. — Настал твой час! Абсолютно. Подойди сюда уже… и не как паяц с дзиким звуком.
Я послушался.
— Повторяйте за мной, — сказала бабушка и кашлянула в кулачок. — Eus!
— Eus… — сипло выдавили мы с Сусанной.
— Refracta! — торжественно сказала бабушка и бросила нечто невидимое в воду.
Мы вторили ей, не отрывая глаз от стола. Миска подскочила, вода в ней пошла пузырями, из неё поползли аккуратные кольца пара.
«Каждый охотник желает…» — подумал я, глядя на них. Анаит, за нашими спинами, звучно приложилась об пол и захрипела, в воздухе запахло марганцовкой.
— Не оглядывайся! — просипела Сусанна, — а то она запомнит тебя…
— Beus! — продолжила бабушка, обретшая первозданный голос и заметно повеселевшая.
— Emendata!
С пола донёсся отчаянный крик. Кричала женщина, ей было больно. Через минуту крик возобновился — возопил Дар. Мы — у стола, заткнули уши, а я подавил совершенно искреннее желание укрыться «в домике». Раздался третий вопль — кричал зверь, тоскуя о памяти и Даре, неотступно следующих за ним. Вода в миске взбурлила.
— Слово сказано, — довольно сообщила бабушка.
— Слово услышано, — просипели мы с Сусанной сорванными голосами.
И пространство содрогнулось.
Абажур мигнул и решил покружиться. Балки покрепче ухватились за стены и дружно скрипнули. С потолка осыпалась штукатурка, и я чихнул.
— Будь здоровый, — хором сказали бабушка и Сусанна.
— Моя удача, — ответил я.
Из-за стола несколько неуверенно вышла Вакса, ступая словно Русалочка на балу. Завидя меня, она взмахнула хвостом, будто проверяя его наличие, и открыла розовую пасть.
— Мяу! — высказалась кошка и брезгливо дёрнула задней лапкой.
— Дурняу, — ответил я, — вервольф ормянский…
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ
про то, как наступает «после», а дальше «потом»
Будет тебе, человек, как ты хочешь;
по желанию твоему будешь иметь,
но не так быстро, как хочется.
Ибо Господь поддерживает всех
падающих и возвращает всех
низверженных.
— А дальше, как говорит там Эмма, я рассказывала тебе о ней, ты помнишь, — «не было ни после, ни потом», — сказала бабушка. И в который раз отодвинула от себя кувшин с компотом.
— И лицо. Лицо её было не в кадре, тогда — была одна тень от шляпы… ох… — закончила Сусанна.
— Важно не лицо, — помолчав минуту сказала бабушка. — Важно «дальше» — и то, как ты, Лесик, мне говоришь за уроки? «Потом».
— «Потом» что-то никак не наступает вообще, — мрачно заметил я. — А сейчас каникулы.
— А я видела школяриков, — безмятежно сообщила Сусанна, помахивая чёрной папироской.
— Это они заблудились, — поделился я с ней догадкой, — у них такой рефлекс — ползти куда-то на полдевятого, когда темно…
— Ползти? — переспросила бабушка.
— Ну черепаха, например, ползёт к морю, — сказал я и съел печенье, — куда бы её не поставили.
— То инстинкта, — равнодушно сказала бабушка и придвинула к себе вайнэпфель, — не рэфлекс.
— У черепахи, может, и инстинкт, она рептилия, а школярики — это простейшие, — возразил ей я.
Бабушка разрезала яблоко.
— Всё то слова, — с удовлетворением заметила она. — Суть в дзе́яниях.
— Вот почему ты сказала, что лицо не важно? — с упрёком в голосе спросила Сусанна. — Теперь он не будет смотреть на лицо… и…
Бабушка поставила чашечку с недопитым кофе на блюдце, звякнула ложечка.
— А ты куда смотришь, Лесик, овшим? — спросила она и глаза её пытались обрести серьёзность. Безуспешно.
— По сторонам, в основном, — ответил я и вбухал в свою чашку побольше сливок.
— А на лица, на лица… женские? — как-то жадно поинтересовалась Сусанна.
— Сейчас они такие… — сказал я и стал выедать сливки.
Сусанна выставила хрупкий локоток на стол и переспросила кокетливо:
— Какие?
— Злые, тупые, и сразу старые, — неосмотрительно брякнул я.
— Гхм! — отозвалась бабушка. — Значит, старые?
Сусанна убрала локоть со стола и встала.
— Есть и поновее, — не сдался я, — но всё равно — тупые очень. И злые.
— Я знаю, что нужно для молодого лица, — сказала Сусанна в пространство и нахлобучила паричок, отчего стала похожа на престарелую королеву Елизавету, в смысле, Тюдор.