— Сон! — необычно живо произнесла бабушка, расправляющаяся с яблоком.
— Вечный? — хихикнул я.
— Послеобьеденный, дурень, — лениво отозвалась она. — И любовь. Ещё можно носить с собой жёлудь.
— Что, тоже после обеда? — решил выпытать я и поперхнулся кофейной гущей…
Сусанна сделала круглые глаза. Бабушка потрогала гемму и легонько махнула в мою сторону рукой.
— Мы пикируемся весь час, — сказала она и глаза её смеялись, — то такое.
— Для молодости… Для лица, — как назло скрипучим голосом произнесла Сусанна. — Надо забыть…
— Что? — одновременно спросили мы с бабушкой. «Моя удача, — подумал я».
— Как можно больше… надо побольше забыть, — проговорила Сусанна. Она дунула дымом на пол и была облаяна уцелевшими маленькими собаками.
— Забыть… — ответила им Сусанна и щёлкнула пальцами. Собаки, скуля, разбежались. Непослушный собрал их, грозно стегая во все стороны странным кнутом. Мыши повлекли звонко лающих псов к шкафу.
— Обсервация[145], — отозвалась от стола бабушка вслед им. Непослушный на ходу ловко отсалютовал ей беретом, украшенным огрызком пера. — Добрый путь, — кивнула бабушка, — добрый путь, малюк.
— Как это «забыть»? — переспросил я у старых сестер. — В смысле, не думать?
В наших окнах пошёл снег, с улицы, с темного неба, из ночи: но в кухне было тепло по-прежнему и пахло яблоками «Кино французское, — подумал я и посмотрел на кузин. — Как они такое могут?».
— В смысле — не помнить, — ответила Сусанна, ловко уничтожив чёрный окурок в переполненной пепельнице. — Память, Лесик, вообще воровка, а память о боли, она крадёт наши дни и… и красоту. Боль — некрасивая… Надо забыть боль.
— Может, как-то можно миновать её, — осведомился я, — потерять?
— Миновать боль невозможне, говорили уже, — мягко, словно в дни моих болезней, сказала бабушка, — то дорога для Злего[146]. Явление на свет есть боль, — продолжила она, — и дальше… нет ниц без боли абсолютно, даже обретенья. Она вздохнула, а Сусанна отвернулась к мятущимся «фиранкам» и снегу в окне, плечи её дрогнули.
— То привкус от тего яблонка… горечь, и познанье, и потери… Потери придут, они есть боль, от них память и потом… — сказала бабушка хрипло, — и после… Но я говорю как Эмма… — оборвала себя она. — Рассказывала тебе о ней, должен помнить?
Бабушка перевернула кофейную чашку вверх дном на блюдце, огладила скатерть и подытожила:
— Такое…
— Какое это такое? — спросил я чувствуя неприятный холодок в желудке. — Чего вы меня пугаете своей болью и потерями, ведь Рождество. Детям дают по… по… по… подарки!
И я наконец-то заплакал. Перевёрнутая кофейная чашка треснула.
Разбросав стулья в разные стороны, обе бабушки — и родная и троюродная, ринулись ко мне — контурные голландки с матросами, мельтеша синими чёрточками, разбежались по углам как тараканы…
— Не слушай те страхи, — обхватила меня руками пахнущая театром и дымом, Сусанна, — не слушай. К тебе то отношения не имеет. Ты есть чудесное дитя! То бабушки твоей псыхоз от малых лет — она рыдала и как волан погубила од бадминтона, ешче было горе, как я ей разодрала пелеринку! О! Реальная утрата.
— Я не верю что она была когда-то маленькой, — прохлюпал я, — и с бадминтоном. Я её помню старой, всегда. Без пелеринки.
— Но есть доказательства, — улыбнулась откуда-то сверху бабушка и меня окутал аромат табака и «Быть может», — ты видел немало — зде… фотографии тебе показывала и другое видел также.
— Глаза вечно врут, — капризно сообщил я и всхлипнул. Кузина Сусанна, щёлкнув коленями, встала. — А я про жёлудь как-то и позабыла, — буркнула она себе под нос.
— Но не горюй так, пустое дело слёзы, — приподняла мой подбородок бабушка. — Все ведь живы, правда? — сказала она и пригладила мне волосы. — И конечно́сти на местах.
— У меня болит спина! — пожаловался я, слёзы подсыхали и страх миновал. — И ноги мёрзнут. Сильно.
— Но Лесик, мысли иначе. Как фантаста з талантой, — ответила бабушка и обтёрла мне лицо платочком. — То ты повстречал в поле Злего — и тебе остался синяк и развалились тапки?! Люкс! Скондз те слёзы? Не будь смутный — свенто йдёт!
— Вы поедете на бал? — спросил я у бабушки, в ответ она кашлянула, извлекла откуда-то коробок спичек и задумчиво им потарахтела.