Серенький свет встречается в наших толстых с зеленцой кухонных стёклах с синим бокалом и цветными кусочками бумаги — набирается сил, теплеет и ложится светлым лоскутом на полосатые кухонные половики.
— Но не будь смутный, — говорит бабушка и касается моего затылка. — Осторожность не помеха свенту. Такое!
Я киваю ей. За окном слабое декабрьское солнце исчезает в пелене обложных туч.
Скоро пойдёт снег и настанет мгла.
В декабре приходят Тёмные Дни…
ГЛАВА ПЕРВАЯ
в которой: встречают, варят, крутят, перебирают, предсказывают
и обретают знание волей случая, что есть закон
22 декабря, суббота,
канун четвертого воскресенья Адвента[1].
Вечер начинается сразу после восхода солнца.
С ночи идет дождь, напрасно пытающийся стать снегом.
Если шнырять по гастрономам с трёх до пяти часов пополудни, можно ухватить сметану в «ванночках», зелёный кофе на развес или расплющенные мармеладные дольки, но майонеза не найти, ещё нельзя купить какао, изюма, ванили и лимонов — их нет, на дворе 1984 год. И лучшее время для покупок — утро.
В округе пять продуктовых магазинов, там — хлеб, соль, водка, морская капуста в жестяных банках, а также напиток «Курземе» в жёсткой картонной упаковке и коньяк «Тиса». Остальное — кончилось.
Обманчиво тепло и сыро по-настоящему. Сугробы проседают и преют. Еле видимые среди луж ручейки как один стремятся к Валам, чтобы во мрачном нутре туннелей ещё австрийской кладки разыскать ослепшую, пленённую Олтву, влиться в её холодное и бурлящее, чёрное тело. Тёмные дни торжествуют, а над трубами города вьётся дым и вяло ссорятся вороны. И нету для них ни дней, ни часов, ни столетий — вороны и трубы ровно те же, что и во всех прошедших временах, и в каждой отдельной зиме «грубые голландки» выкашливают в небеса сажу почти от тех же угольев.
На мгновение всю эту заметь, пелену и хмурь вспарывает солнечный луч — пронзительный и прощальный, полуснежная пыль внутри него вспыхивает на мгновение миллионом искр, нежный отсвет россыпью ложится на бледную стену Главпочты, чиркает вспышками окон на фасаде и гаснет.
Адвент — ожидание. Адвент — размышления. Адвент — три раза недосыта…
Небо нависает непроглядными клочьями. Вороны летят на Каличу гору спать и горланят в тучах. Ветер меняется, приносит холод и превращает дождь в мелкий снег. Трамваи отчаянно звенят на прытко скачущих по лужам пешеходов, следуют прямо, рассекая вереницы теней, запахов и прочих снежных хлопьев.
Главпочта кажется сказочным дворцом, светится лимоном, пахнет сургучом и старым деревом, соревнуясь с ароматами кофе и выпечки из кофейни напротив — в ней я нарушаю предписания. Ем досыта, в чётный раз.
«Это уже пятый, — думаю я. — Пятый пирожок. Дальше будет нечестно».
Ложечка падает у кого-то со стола, звонко.
— Ну, не совсем. Дальше будут четыре ошибки, потом три квартала. Два предмета и один… забыла слово, — говорит, продолжая мою мысль вслух, незнакомая девушка напротив.
Я фыркаю.
— Нечего хрюкать, — отвечает она. — Усы от какао не вытерты, а туда же: рох-рох.
— Сама ты рох-рох, — вступаю в беседу я. — Нет у меня никаких усов, кстати.
— Значит вырастут, — вздыхает в ответ она. — Ничего будет, если я тебя провожу? А то ты заелся… хотела сказать засиделся. Я, кстати, аспирантка.
— Что, из Политехники? — подозрительно спрашиваю я.
— Допустим, что, — кивает она. — Тут недалеко…
Я хмыкаю. Рассматриваю. Обычная девица. В короткой потёртой рыжей дублёнке, бело-сером свитере и чёрных зимних брюках, заправленных прямо в сапоги. Неинтересно.
— Неправильно как-то, — замечаю я. — Тут что-то не так. Неспроста.
— Так ты готов? В смысле, идёшь? — переспрашивает она и встаёт.
— Ноги, — отвечаю я и допиваю какао старательно и длинно.
— Что? — смотрит вниз она.
— Промочил, — также старательно и длинно говорю я.
На всякий случай тщательно вытираю рот, снимаю с крючка под столом сумку с покупками. Она ждёт. Заинтересованно.