Одетая бабушка, с сумкой наперевес, ждала возле двери.
— Я почти вспотела, — сказала она мне укоризненно.
— Ну так расстегнитесь! — огрызнулся в ответ я.
— Когда-нибудь, пришью тебе на рот крючочек, — мрачно пообещала бабушка.
— Да-да, и карман, — сказал я.
В этот момент в коридор выплыла хозяйка дома.
— Рада была повидать, — обратилась она к бабушке. — Послезавтра жду тебя на балу.
— Всенепременно, — ответила бабушка и поправила беретку.
— Вы будете танцевать? — спросил я у бабушки.
— Немного, — хмуро сказала она.
— А…
— А ты, — сообщила мне бабушка, — будешь сидеть дома и от зависти превратишься в тыкву.
Я стушевался.
— Нельзя, — игриво заметила дама, звякнув серёжками.
— Это еще почему? — спросила бабушка и подёргала рукава пальто.
— Тыква женского рода, — сказала женщина и звонко засмеялась, запрокинув голову. Я посмотрел на ее очень белую и округлую шею, и мне снова стало жарко.
— Тогда в гарбуз[53] — сказала бабушка и улыбнулась.
— Мне жарко, я сейчас вспотею, — сообщил я.
— И снова ты дуешься, — ответила бабушка. — Так недолго и лопнуть. Пошли.
— Постой, Лесик, — сказала мне женщина. — Я дам тебе одну забавку на прощанье.
И она положила мне в ладонь брелок — белого зайца со свечой. К брелоку был прицеплен ключ, один.
— Я сейчас всё больше дома, а он любит путешествовать, — тихонько сказала она, на мгновение её сапфиры показались мне простыми незабудками, а сама она — ниже ростом и очень беззащитной. — Ну и помощь… помощь от него, конечно, небольшая, но…
— Спасибо, — сипло сказал я.
Она провела рукой по моим волосам.
— Красивые, густые, — сказала дама. — Надень шапку — на улице снег.
Она вздохнула:
— Так далеко до весны. Лесик, — сказала Эстер и глаза её стали совсем тёмными, как у мамы. — Береги своих женщин, возможно, они — это всё, что у тебя есть.
Слова её прошелестели вокруг меня мягко, словно ночные бабочки. Где-то в недостижимых краях грянул колокол.
— Мне только двенадцать, — сказал я беспомощно.
— Самое время начать, — загадочно обронила женщина и отступила в тень.
Бабушка нашарила мой локоть и потянула меня к выходу. В двери я оглянулся. Вопреки запретам я часто оглядываюсь. Это моё слабое место. Зеркало ли, игры ли света и тени тому виной, но я увидал, как в бесконечность сводчатого коридора позади нас уходит высокая дама в дамастовом платье и рогатом чепце, вслед ей важно переступают белые зайцы с факелами в лапах.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
о вредоносных свойствах кошки, петрушки и уборки
А также: что можно найти в пакете
С участием селёдок, розмарина и веника
То, о чём не сказано вслух,
сохраняется целым дольше всего.
Мы пересекли порог и снова оказались под давящими серыми сводами вестибюля, пропахшего сыростью и луком. Всё так же капала вода, бурчало радио, кто-то надсадно кашлял.
Бабушка открыла дверь на улицу; мы вышли. Лил дождь со снегом. Лужи чавкали под ногами, плотоядные и набухшие. Из-под бывших ворот ручейки торжественно несли к заточённой в бетонную гробницу Олтве обрывки газет, окурки, луковую шелуху и бумажки.
Бабушка, тщательно отсморкавшись, спросила:
— Что там она тебе шептала в дверях, я прослушала?
— Так, наверное, она шептала не вам, — дерзко заявил я. — Нечего было и слушать.
Как я пожалел о сказанном! Волна странного ветра пронеслась между домами, раскачивая припасы в авоськах. Бабушка остановилась, круто развернулась, вода из-под её ног, взлетев, рассыпалась миллиардом брызг, луковая шелуха влепила мне пощечину. Бабушка ухватила меня за воротник и тряхнула так, что я чуть не растерял всё съеденное с непосильным трудом в Шафранной зале.
— Лесик, — сказала бабушка зловеще. — Щеня ты зинське. Кавалер захланский.
И она потрусила меня еще раз. В доме позади нас звякнула об стену форточка, вниз посыпались осколки.
— Я б могла тебя бросить просто там, на рынке, — продолжила она. — Ты бы слично повеселился с тем мордерцем до самой Вигилии. Вместо того я, старая дама, в Адвент скачу по городу, лезу в грех и длуг и благаю[54]: дайте — подайте спасение, а то мой Лесик, звыклый верблюд, пьёт что видит. Как ты такой сильный и гордый, блукай сам! Сервус!