Бабушка одета в синюю юбку и клетчатую зелёную блузу, с крупными четырехдырными пуговицами, к вороту блузы приколота булавка, очень старая, не единожды паянная серебряная булавка, на булавке русалка с мечом — Сиренка.
— Личная выгода! — торжествующе говорю я. Бабушка дергает плечом и поднимает на меня глаза.
— Но это никому не вредит, — говорит она. Я смолкаю, торжество как-то улетучивается. Бабушка разбивает яйцо за яйцом о край миски — желтки нехотя вываливаются из скорлупы. Кожура апельсинок лежит передо мной, я ставлю тёрку на тарелку и вожу по ней кожуринками, одной, второй. Джо Дассен уступает место Леграну — снова невозможности возможных встреч втягивают душу в печальные лабиринты…
— Дар не подарок, Лесик, — голос у бабушки нетипично грустный. — Дар не подарок.
— Бабушка, — говорю я, — я ведь ничего не просил. В чём же дело?
Бабушка поднимает на меня глаза, в приёмнике возникает Адамо, он опять преклоняется перед снегопадом.
— Не я ставлю условия, — говорит бабушка, вытягивая желтки специальной ложкой. — Я лишь орудие.
Желток вырывается обратно, бабушка опять цепляет его и шмякает в масло.
— Как и ты, — заканчивает она.
— Бомбарда и внук, — говорю я, почему-то вспоминая израильскую военщину.
— Не дури, — резюмирует бабушка. — Может и не достеменно[66], но ты знаешь.
Она давит на масло и начинает мешать его с желтками и ванилью.
— Ты потер цедру? Люкс. Теперь крути творог.
Мясорубка поскрипывает, я вздыхаю, бабушка мнёт масло и всыпает туда сахар, потом какой-то порошок. Из приёмника грассирует Мирей Матье.
— Охороняла, охороняла, — бурчит бабушка себе под нос. — Охоронила.
Я затаиваюсь и стараюсь тише дышать. Бабушка не выдерживает. Постучав ложкой об миску, словно дирижер по пюпитру, она категоричным тоном заявляет:
— То случай, Лесик, слепой выпадок. Жарт лосу[67]. Ты смешал два трунка[68]… и пошла… эволюция. Такое. То всё твои ненасытные очи: ты в опасности на Вигилию, он знает тебя в лицо.
Я задумался об эволюции. Мысли про возвращение в Мировой океан в виде поющей сельди пришлись мне не по душе. Словно отзываясь на них — карпы в ванной издали всплеск.
— Ты в розвое[69], — успокоила меня бабушка. — На стежке до монстра.
— Вервольф, — выдал я на гора отголосок ужаса.
— Нет потреб для паники, — продолжила она, вливая сливки в раздавленное масло. — То не ты станешь монстром. То монстр идет к тебе. Он чует силу.
— Чего это сразу ко мне? — спросил я, наблюдая за творогом, выползающим из мясорубки. — Мало ли кто чего выпил. Вот вы, бабушка, — приободрился я, — весь Адвент пили кофе…
— Ну и…? — спросила бабушка, уже не прячущая улыбку.
— Ну и к вам никто так и не пришёл, — закончил я.
— Пришёл, — авторитетно заметила бабушка и стала всыпать в ароматную массу муку. — Пришёл ты и выпил мой трунок, — закончила она. Радио отозвалось Азнавуром.
— И что там было такое горькое? — осведомился я, несколько сбитый с толку.
— Знание, дзецко, — вздохнула бабушка, вращая ложкой. — Знание, одно оно такое горзкое. И теперь ты надмеру моцный… сильный. Через меру.
Ложка продолжала стучать об миску, скрипела мясорубка и токовал из буфета Азнавур. Я, как мне казалось, боялся и вздохнуть.
— То не на долгий час, может… — сказала бабушка. — Надеюсь лишь, что то не запланована акция.
— Я смогу летать, — восторженно пропищал я. — Или сделаться невидимым.
— Ежели до вечера ты не вынесешь мусор, — сказала бабушка, — то летать будешь абсолютно — по кухне! — Для убедительности она стукнула по миске ложкой, звук напомнил удар гонга.
— Тише!!! — донеслось из сумки. — Я пытаюсь сосредоточиться.
— На Бога, — отозвалась бабушка. — Ты ба[70] — тут зденервована комашка[71].
— Так, какие, все-таки, у меня будут силы? — важно спросил я, начав перекручивать творог второй раз — для «пышности». Мясорубка издала длинный скрип.