«Научный» витализм был более популярен; к числу его сторонников принадлежали и некоторые весьма выдающиеся ученые. Но если пятьдесят лет назад виталистами становились в основном биологи (из которых самый известный, Дриш, отказался от эмбриологии ради философии), современные виталисты приходят главным образом из физических наук, подобно профессорам Эльзассеру и Поланьи. Естественно, странность живых существ должна производить на физиков еще большее впечатление, чем на биологов. Такова, например, позиция Эльзассера, изложенная в нескольких словах.
Необычные свойства, инвариантность и телеономия, несомненно, не находятся в фундаментальном противоречии с физикой; но физические силы и химические взаимодействия, выявленные в ходе исследований неживых систем, объясняют их не полностью. Таким образом, необходимо признать, что помимо физических принципов и в дополнение к ним в живой материи, но не в неживых системах действуют другие принципы. Именно эти избирательно витальные принципы – или, как их называл сам Эльзассер, «биотонические законы», – не обнаруживаемые в неодушевленных системах, требуют прояснения в первую очередь.
Подобные гипотезы, по всей видимости, не отвергал даже великий Нильс Бор. С другой стороны, он никогда не заявлял, что может доказать их необходимость. Необходимы ли они? Вот в чем вопрос. То же подтверждают Эльзассер и Поланьи. Самое меньшее, что можно сказать, – это то, что аргументы этих физиков странным образом лишены строгости и твердости.
Эти аргументы касаются соответственно каждого из необычных свойств. В случае инвариантности ее механизм достаточно хорошо изучен, а потому мы с уверенностью можем утверждать, что для ее интерпретации не требуется никакого нефизического принципа[7].
Остается телеономия или, точнее, морфогенетические механизмы, которые объединяют телеономические структуры. Совершенно верно, что эмбриональное развитие представляет собой одно из самых чудесных явлений во всей биологии. Также верно и то, что эти феномены, блестяще описанные эмбриологами, по большей части (по техническим причинам) продолжают ускользать от генетического и биохимического анализа – единственного способа их объяснить. Позиция виталистов, убежденных, что физических законов недостаточно – или будет недостаточно – для объяснения эмбриогенеза, зиждется, таким образом, не на точных знаниях или конкретных наблюдениях, а на нашем текущем невежестве.
С другой стороны, наше понимание молекулярных механизмов, регулирующих клеточный рост и активность, значительно продвинулось вперед и в самом ближайшем будущем должно внести свой вклад в интерпретацию органического развития. Эти механизмы мы обсудим в главе IV, в которой вернемся к некоторым виталистическим теориям. Витализм как учение сможет выжить только при условии, что в биологии останутся если не подлинные парадоксы, то по крайней мере определенные «тайны». Развитие молекулярной биологии за последние два десятилетия необычайно сузило область таинственного, оставив открытой для виталистических спекуляций лишь сферу субъективного: область самого сознания. Можно без особого риска предсказать, что и в этой, пока еще «недосягаемой», области подобные рассуждения окажутся столь же бесплодными, как и во всех других, где они применялись до сих пор.
Анимистические концепции, как я уже говорил, во многих отношениях гораздо интереснее виталистических идей. Возникнув на заре человечества, возможно, еще до появления Homo sapiens, они по-прежнему глубоко укоренены в душе современного человека.
Наши предки, надо полагать, крайне смутно сознавали необычность своего состояния. В отличие от нас, у них не было оснований чувствовать себя чужими во вселенной. Открывая глаза, что они видели в первую очередь? Животных, растения; существ, природа которых была подобна их собственной. Растения растут, тянутся к солнечному свету, умирают; животные выслеживают свою добычу, нападают на врага, кормят и защищают своих детенышей; самцы сражаются за обладание самкой. Все в растениях и животных, как и в самом человеке, легко поддавалось объяснению. У всех этих существ есть цель, «проект»: жить и продолжать жить в своем потомстве, даже ценой собственной смерти. Цель объясняет существо, и существо имеет смысл только через цель, его оживляющую.