А. открыла дверь сразу, как только он позвонил. Увидев его, она задумчиво улыбнулась, погруженная в свои мысли.
— Быть может, ты ждала кого-то? — спросил он мрачно.
— Нет. Заходи. Я работала…
Ему захотелось обнять ее, но она успела ускользнуть. Он положил пальто на кресло в прихожей. Она была в летнем платье, без бюстгальтера, босиком. В руке держала бутылку воды.
— Видишь, я становлюсь невыносимым — являюсь к тебе без предупреждения.
Она еще раз загадочно улыбнулась.
— И правильно сделал, — ответила А. Она предложила ему кофе, он согласился. Она чувствовала, что что-то происходит, но не могла понять, что именно. Он словно бы ушел в себя.
— А ты не работаешь? — спросила она.
— Нет.
— Вот как?
— Ты права, я тебе мешаю.
— Да нет же, останься!
Он равнодушно подчинился.
— Ты неважно выглядишь…
Тристан и впрямь чувствовал себя подавленным, во власти некой глубокой тоски, которая час от часу становилась все сильнее, будто стремясь окончательно подчинить себе все его существо. Он неважно выглядит? Он ненавидел этот образ: в его собственных глазах лишь сильным он был достоин уважения. Вернее, в глазах женщин. О сила! Ведь женщины только об этом и твердят. Стало быть, чтобы их заполучить, нужно всегда выглядеть сильным. Наверно, они обращают внимание и на какие-то другие качества, но что им нравится больше всего, единственное, ради чего они готовы погубить себя, иначе говоря, отдаться, — это сила или хотя бы ее видимость. А значит, надо говорить уверенно, низким голосом, иметь суровый взгляд и широкие плечи, душить в себе плаксивого ребенка, не бояться жизни, будущего, всего того, от чего их обычно бросает по вечерам в дрожь, когда они остаются одни. И тогда восхищение и покорность в их взгляде вам гарантированы! Он неважно выглядит? Но можно ли признаться женщине, что ты самый ранимый из мужчин, не потеряв при этом ее расположения?
Тристан улыбнулся, чтобы она ничего не заподозрила. Однако он чувствовал, что она отдаляется, а зачастую влечение, которое испытываешь к женщине, порождается не столько ее личными качествами, сколько ощущением ее отдаления, ее более сдержанным голосом, предвещающим скорую потерю.
Только что он шел по улице и думал, что всегда предпочитал дню ночь, в особенности же то неуловимое и словно бы скупое на краски время суток, когда одно плавно переходит в другое. Только человеку, лишенному детства, не ведома странная боязнь вечера. Но вместе с тем быстрое угасание дня приносит облегчение. Снова и снова мы сталкиваемся с этой тайной: что же происходит? Внезапно пустеют террасы кафе. На улицах воцаряется неопределенность. Движение затихает. Люди возвращаются домой, чтобы вновь уйти. Наступает антракт, все меняют костюмы. Мы знаем, кем были, но не знаем, кем станем через мгновение.
В Париже с приближением ночи Тристану особенно нравились залитые бесполезным светом бульвары. И напротив — брусчатые улочки, все еще встречающиеся в районе Монмартра; в этот удивительный час кажется, что они сотканы из заговорщической тишины, похожей на ту, что царит зимой на пустынном пляже. Антракт скоро кончится, так что пора возвращаться в зал, ибо скоро потушат свет.
А. не знает, что сказать, двумя руками держит чашку кофе. Тристан с преувеличенным благодушием смотрит в пустоту. Он как будто ее не замечает.
— Что случилось?
— Я люблю ночь, вот и все.
А. пытается изобразить безразличную улыбку, в этой неудачной попытке есть что-то очень трогательное.
— Да, я люблю только ночь, — повторяет он. — Зимние ночи, когда идет дождь и рядом никого нет.
— Что ты городишь?
— Или такие ночи, когда чувствуешь себя одиноким и идешь подыскать себе девочку с панели. Мы ведь так с тобой познакомились?
Она на мгновение задержала на нем взгляд, пытаясь понять, шутит он или нет. В его словах ощущались не скука и безразличие, а жестокое отчаяние, которое, подобно слишком яркому свету, позволяет видеть лишь отвратительную сущность вещей — их грязные тени на белой стене.
Чтобы сменить тему, А. рассказала ему о статье, которую писала. Речь шла о гениальном, но совершенно неизвестном поэте — Филиппе Соти, который недавно скончался.
— Соти был немного сварлив, — объясняла она. — Надо сказать, что его практически забыли. В последние годы он заявил, что не желает более видеть своих читателей, наказывая их за непостоянство, за то, что их ряды постепенно растаяли. Его жена из сострадания иногда выходила и звонила в дверь. Что ты об этом думаешь?