Он долго смотрит на Амели. Он вспоминает всю их историю, историю, которую еще минуту тому назад собирался похоронить. Амели стоит перед ним, в ее глазах можно прочесть все их прошлое: он дошел до того, что совершенно спутал чувства с воспоминаниями.
Она не понимает, что с ним происходит. И потому переспрашивает с некоторым смущением:
— Что с тобой, в чем дело?
— Дело в том, что я люблю тебя, вот и все.
Она смотрит на него взволнованно.
Раз говорит, что любит, зачем же тогда встречается с другими? И как только она его терпит? Если бы у нее хватило смелости, она бы ушла. Но она прекрасно знает, что не уйдет никогда. Она так сильно его любит, что предпочитает быть с ним любой ценой, даже ценой самоунижения.
Тронутый ее красотой, он сжимает ее в объятиях. Сейчас, когда она рядом, он понимает, что не в состоянии оставить ее. Он слишком привязан к ней. «Я не могу без нее жить, — думает он, разыгрывая перед самим собой любовную комедию и от души восторгаясь этим занимательным зрелищем. — Я люблю ее».
В эту минуту он позабыл про все. Забыл извечный страх пройти мимо жизни, этот страх, толкающий его из одних объятий в другие, — страх смерти. Возможно, сегодня он выглядит нелепым. Но кто сможет поспорить с ним в рьяности по отношению к собственным терзаниям? Он вкладывает всю душу в свои крушения, усердно пестует свои сомнения, пытаясь отыскать в своих душевных порывах то, что сможет отвратить его от окончательного падения. Уверенность в необходимости разрушать, разрушать и разрушать. Ибо такова цена спасения.
В это мгновение все его помыслы лишь об одном: никогда больше не причинять страданий Амели, избавить ее от тирании сомнений. Он говорит себе, что она женщина его жизни. Но этого, к сожалению, недостаточно, чтобы она стала единственной.
— Как твое состояние? Думаешь, сможешь поехать в Довиль?
Она утвердительно кивает головой. Но она не знает, что, соглашаясь на эту поездку, соглашается на верную смерть, подписывает себе смертный приговор.
Внезапно, на какое-то мгновение, у Тристана буквально перехватило дыхание: образ женщины, стоявшей подле него, женщины, которую, как ему казалось, он любил, предстал перед ним окутанный голубоватой дымкой ностальгии. И одновременно с этим приступом нежности на него вдруг нахлынуло ощущение чрезвычайной хрупкости вещей, ясное осознание их неминуемого ухода, словно бы опережающее эту неизбежность.
И тогда лицо Амели стало похоже на одну из тех фотографий погибших, что показывают после их смерти с тихим комментарием: «Это снято как раз накануне!»
ВТОРАЯ СФЕРА
1.
И вот мы видим ее там, в незнакомом помещении: она тихонько вздохнула, но еще не открыла глаз. Она уже не спит, но еще не вполне осознает, где находится.
Потом внезапно она открывает глаза. Ей зябко. Ветер играет белой занавеской. Она тихонько встает закрыть окно и видит распростертое перед ней море. Бледность неба указывает на то, что еще очень рано. Она оборачивается: Тристан спит лежа на животе, закрыв подушкой голову, так, что виден только торс. «Он еще спит», — замечает она про себя, прежде чем снова лечь.
Дома, в Париже, как правило, Амели всегда встает первой, и это ее огорчает. Но сегодня все по-другому: она счастлива, что она с ним, в этом отеле, в Довиле, и может сполна насладиться ранним утром.
И мысль о том, что не нужно идти на работу, радует ее как никогда. Из-за болей в желудке ее рабочие дни превратились в сущий ад. Но это еще не все: как ни странно, в последнее время она чувствует, что ей не хватает терпения с детьми. А ведь она всем сердцем любит детей, их общество, их игры.
На прошлой неделе один из учеников подошел к ней после уроков с вопросом. Он был чрезвычайно сосредоточен и не спускал с нее глаз. Он спросил: «Мама сказала мне, что Бог живет не на небе, а во мне, в моем сердце…» Амели не стала опровергать эти прекрасные убеждения. «Да, Он в сердце каждого». Этот ответ поразил его. «Так что же, когда я ем зеленый горошек, он падает прямо Ему на голову?»
Она не решается разбудить Тристана. В последнюю неделю ей несколько раз пришлось выходить из класса во время урока. Порой боль в желудке так обостряется, что ей приходится садиться и сжимать живот руками; она не может делать это при детях. Поэтому она выходит в коридор, к раздевалке. Однажды в таком положении ее застал директор: «Вам плохо?» Он ласково посмотрел на нее. Ах, как бы ей хотелось все ему рассказать. Но ее удерживал стыд за собственную слабость. Она извинилась: просто у нее небольшой приступ, ничего страшного. Директор отнесся с пониманием, но указал ей на то, что все же не следовало оставлять детей в классе одних. «Бог знает, что может произойти!» Она поднялась и, кусая губы, вернулась в класс.