– Хорошо, я буду вашей, но при одном условии…
Дождавшись звука её голоса в ответ, я уже был совершенно глух от счастья, и пришёл в себя, лишь девица подвела меня к скамье, на которой возлежал крокодил.
– Ну, вот. Приступайте, и покончим с этим.
Ничего не понимая, я переспросил:
– Что? Что мне сделать?
– Да, погладьте же его, не бойтесь!
Предлагая прикоснуться к левиафану, девица явно неплохо разбиралась в настроении прилежных юношей, читающих из Книги Иова56 по воскресеньям. Я не только не решался притронуться к нему, но даже глядел с опаской!
– Ну его, укусит ещё… – Пробормотал я, почти не стыдясь очевидности своего страха. Девушка была несомненно сверх меры соблазнительна, и мне хотелось показаться перед ней молодцом, но пересилить себя никак не удавалось.
– Что вы, в самом деле! Он же холодный! – Кокетничая, подбодрила меня она.
– Да понял я, понял. – Начиная терять влюблённость, ответствовал я, всё более отступая от скамьи. – Но боюсь-то вовсе не простуды!
Девица захохотала, показывая ожидаемо острые зубки, и, как-то незаметно перейдя «на ты». принялась объяснять мне терпеливо, как маленькому, что холодные крокодилы не представляют никакой опасности:
– Ты что, думаешь! Мы их перед вечером специально обкладываем льдом, чтобы были совсем сонные. Дотронься, не бойся!
Почти успокоенный и слегка убеждённый в невинности затеи, я решился-таки прикоснуться к крокодилу, но, едва поднёс руку к его голове, как с кукольным деревянным щелчком, пресмыкающееся распахнуло глаза, чем обратило меня в бегство.
Я спасовал. И, наверное, нисколько не пожалел о том, ибо не был готов заключить в объятия крокодила, приведя в исступление матушку и расстроив отца.
Много лет спустя, друзья юности, хорошо осведомлённые о давнем фиаско, преподнесли мне на юбилей крокодила… Это дитя левиафана, вскормленное едва ли не с яйца, так привязалось ко мне, что, при любом удобном случае, норовило забраться на колени, где тут же открывало пасть, подставляя для проглаживания нежное нёбо. Дворовые дети, и те прибегали за ним, упрашивая отпустить на прогулку. Крокодил был покладистым и нежным, но, как оказалось, чересчур. Когда, по долгу службы, мне пришлось ненадолго отлучиться, то, по приезду, обнаружил своего любимца мёртвым.
Домашние рассказывали, что сразу после моего отъезда крокодил, сделался сам не свой. Очевидно пытаясь разыскать меня, забрался в кабинете под стол, где и нашли его бездыханным поутру. Доктор, за которым послали, не мешкая ни минуты, прибыл уже к вечеру, и, исключив любой злой умысел, заявил об обнаруженном у крокодила разрыве сердца57.
Некто жалеет разбившуюся об окно птицу, иной льёт слёзы по крокодилу, даже не подозревая о том, что они одного поля ягоды, – родственные души58. Впрочем, как и все мы.
Печаль
Водой, льющейся с небес, смывает гуашь румян со щёк снеговиков, и вскоре они предстанут во всей красе, – бледными, с нездоровой одутловатостью и заострившимся носом, беззубым провалом рта и потухшими угольями глаз. Ну, вот кому только первым пришло в голову, что снеговик – забавный смешливый полнокровный малыш, а не слабое его подобие?
Как одинаковы, как непохожи на себя дни. Вот, ещё вчера у порога, не стесняясь никого, рыдал дождь. Вода скапывала с кончиков веток, как с носа. Ветер, пытаясь утолить печаль, неловко, ерошил стриженные морозом чубы ветвей, и его руки делались тоже совершенно мокры, будто бы отнятые только что от пропитанных, набрякших страданием век.
Глубина горя и объятия радости… равновелики ли они? И в тот час себя не помнишь, и в иной.
Слышно, как сосед за стеной, прямо на полу у печи, колет дрова, – не тощую деревянную шелуху для растопки, а повинные в своём появлении на свет пни, – равными арбузными дольками с белыми незрелыми семечками личинок жуков. В доме скоро снова будет тепло, а за окном мокрая насквозь синица перебирает что-то в кормушке рядом с воробьём. Тот часто отряхивается, а синица не тратится на это из последних оставшихся сил. Когда птицы случайно касаются друг друга локотками, они не толкаются, не отстраняются, как это бывало в мороз, но ловят мелкие рябые волны тепла, исходящего навстречу друг другу. Синица поглядывает на воробья с благодарностью и удивлением, а тот – делится запросто, не оборачиваясь, не скашивая небрежительно хитрых глаз. Нарочно засматривается на что-то вдали, будто бы это вовсе и не он тут сидит, мокнет под дождём, с тем чтобы не мёрз товарищ в одиночестве.