Совсем скоро Митрича не стало. Если бы можно было верно указать причину, то в справке о смерти было бы написано: «умер от горя».
Длинные, похожие на ворсинки грубой шерсти, полосы дождя на стекле. Они не успевают растечься, леденея на лету. Так слёзы примерзают к стынущему от тоски сердцу, мешая ему биться спокойно.
– Театр – это большая банка со змеями.
– Змеи водятся не только там, поверь мне, хотя бы теперь…
К чему бы это…
Я зашёл в воду по пояс, оттолкнулся ногами ото дна и поплыл. На мне был полосатый купальный костюм до колен и тряпичная шапка на завязках, что надевалась из одного только приличия, но мешалась, сбивалась на сторону, и в конце концов висела уж у меня под подбородком, как детский нагрудник. В него набирались кусочки водорослей, небольшие, чуть больше грецкого ореха, крепкие, похожие на шампиньоны медузы и даже, вероятно она заплыла из одного лишь любопытства, – перламутровая килька с озорными пуговками глаз. Рыбка фамильярно пощекотала мне шею и юркнула змейкой в привычную ей, слегка пересоленную, на мой вкус, среду. Морская вода казалась не тёплой, а скорее горячей, как в купальне. От неё шёл нехороший влажный банный пар, так что вскоре я почувствовал неудобство, хотелось вдохнуть глубже, но, сколь ни пытался сделать это, не удавалось никак. Было трудно понять, отчего оно так, пока очередным резким движением я не сдёрнул одеяло со своей головы и не проснулся.
За окном, под пыльным колпаком снегопада теплился рассвет.
Снег, расшвыряв свои вещи, присел, расплакался, продрог. Измученный и изумлённый нервностью февраля, он испытывал на себе то неловкие душевные порывы метели, то чувствительность зимнего студёного дождя.
Сугробы, что намело загодя, стАяли, заледенели, промокли… И в новой, закалённой уже со всех сторон горсти снега, воробьи наделали мышиных ходов, только шире, просторнее, – с арками, горками, накрытыми столами позавчерашних зёрен и стираными циновками, сохранившейся от прошлого года, травы.
Поджидая гостей, воробьи со тщанием выметали метёлками хвостов осколки разбитого в крошку ледяного хрусталя. Поползень, приглашённый одним из первых, важничал и драл кверху свой курносый нос. Большая синица, что тоже была приглашена, проспала, но, удачно совмещая в себе рачительность и неистребимое желание поживиться за чужой счёт, она устроила себе тёплый дом в ветвях туи неподалёку, и её опоздание вполне могло сойти за деликатность.
Как только воробьи сообщили о том, что всё готово, серые от копоти малые синицы немедля спустились из-под крыши и, юркнули в приготовленные покои. Пока гости шумно хвалили хозяев, снег снова принялся за своё. Он кружился в неизменном вальсе, изредка меняя ногу. И это было похоже на то, как если бы некто без устали встряхивал сосуд дня, чтобы добиться от него того сливочного вкуса, который, застывая на губах памяти, ощущается после годами:
– А ведь был, был, был он, тот восхитительный и прекрасный день…
Так, как будто бы не было иных, не менее чудесных. Но тут уж – кто как умеет себя подать.
Я зашёл в воду по пояс, оттолкнулся ногами ото дна и поплыл. Опять этот сон… И к чему бы это он?
Подсказка
– Василевский – к доске! – Замерший было класс с облегчением выдохнул, началось шевеление, а я взмыл к кафедре, не чуя под собой скрипа половиц, и, невежливо повернувшись спиной к глянцевому полотнищу доски, приготовился отвечать.
Мне не повезло, в нашем классе не было ни одного ученика ни на первую букву алфавита, ни на вторую, так что, когда начиналась проверка домашнего задания, то вызывали именно меня. Ну никакого воображения у педагогов, честное благородное слово! Вместо того, чтобы ткнуть пальцем в фамилию любого из сорока двух человек, они всегда выбирали верхнюю строчку списка.
– Так, ну и что вы нам можете рассказать про синиц? – Поинтересовался учитель, и, прикрывшись классным журналом, принялся разминать гримасами затёкшее за день лицо. Некоторое время я собирался с мыслями, прикидывая, с чего начать, но, едва открыл рот, как Наташке, с которой жили в одном доме, вздумалось вдруг, ни с того не с сего, подсказывать мне. Навалившись на парту животом, Наташка вытянула шею, и, свесив её, как черепаха из панциря, громко, на весь класс зашептала:
– Синицы – царство животных, класс птиц, отряд воробьинообразных…
Глядя на Наташку злыми глазами, я чуть было не добавил, что она пропустила про тип, к которому принадлежат75 синицы, но моментально захлопнул рот, ибо не мог допустить, чтобы кто-то из присутствующих, в том числе учитель, мог заподозрить меня в том, что говорю с чужих слов, а не сам.