– Вы, ничтожные, презренные люди, думаете, что я не справлюсь со всеми вами? Ха! Я научу вас уважать порядок! Вы запомните меня на всю оставшуюся жизнь. Я буду сниться вам в страшных снах! И никто, я повторяю, – никто не дёрнется, потому что все вы у меня вот здесь, – Ляпкин сжал свой костлявый кулачок и потешно потряс им у себя перед носом.
– Никакого теплохода, никакого рассвета, только танцы в актовом зале под надзором учителей и родителей, а потом по домам. – Продолжал он, постукивая каблуком ноги, обутой в ботинок неприлично малого, для взрослого человека, размера, по ножке парты.
И ведь он даже не пытался скрыть, что шантажирует нас, а, заранее вымарывая из сердец само предвкушение радости грядущего выпускного вечера, срывал с уже почти что вчерашних школьников крылья грядущей свободы выбора, так же безжалостно, как обрывают лепестки с цветов ромашки, гадая про нелюбовь.
Всем своим видом Ляпкин вызывал удивление и насмешки. Он не мог не понимать это, а посему боролся за своё право быть директором, как умел. Впрочем, выходило у него дурно. Будь он строг, но весел и, что главное, – справедлив, ему бы наверняка простили назначение на место любимого всеми Юрия Макаровича, – ну, не сам же он себя назначил, в конце концов. Но Ляпкин желал царить со своего трона, болтая ножками и зловеще усмехаясь. Ну и кому такое понравится?
– За каждое опоздание – «двойка» в журнал, за прогул без уважительной причины – «кол».
– А если мне надо будет уехать на соревнования? – со своего места поинтересовался я.
– Кто это посмел вякнуть, пока я разговариваю?! – Взвился Ляпкин. – Встать!!!
Я преувеличенно медленно поднялся со своего места:
– Ну, во-первых, я не вякаю, а говорю, и, во-вторых, – почему вы позволяете себе беседовать с нами в подобном тоне? Кто вам дал такое право?
– Что-о-о!?! – Ляпкин побагровел, соскочил со стола, на котором сидел, сразу же потеряв при этом в росте, засуетился ещё больше, и принялся выкрикивать нечто в высшей степени оскорбительное. Бурный поток, геенна его бессвязной речи доносила до наших ушей слова, среди которых отчётливо звучали: «колония», «тюрьма» и даже «расстрел».
Дождавшись, пока директор выговорится, я собрал портфель и спокойно сообщил:
– Подобная экзекуция не входит в учебную программу, к тому же, я отношусь к себе с достаточным уважением, чтобы избавить вас от своего присутствия.
Держу пари, из-за обуревавшей его ярости, Ляпкин мало что разобрал из моих слов, а пока я шёл мимо него от парты к двери, пытался подпалить меня взглядом, но так и не посмел остановить.
Через некоторое время, после череды соревнований, мне пришлось вернуться в школу. Ляпкин избегал моего взгляда, я старался не попадаться ему на глаза, но если вдруг где-то в коридоре заставал его за тем, как он выговаривает кому-то из учеников за провинность, то быстро закруглялся и отправлял бедолагу в класс.
Короткая последняя четверть тянулась утомительно долго. Когда же, в положенный срок, после окончания экзаменов по всем предметам, нарядные и розовые от волнения мы пришли на выпускной вечер, нас ожидал оцепленный учителями и родителями актовый зал и тёплое, выдохшееся шампанское на столах. Взрослые даже не осознавали степень своего участия в крушении наших надежд. Пока девочки танцевали друг с другом в нелепых, чуть ли не свадебных нарядах цвета бело-розового зефира, мальчишки, не стесняясь никого, нарезались напитками, заранее припрятанными в туалете. И никто не смог им в этом помешать…
Было грустно. После танцев, под тем же конвоем учителей, мы прошлись «в никуда», две остановки по трамвайным рельсам, но так как ни одна команда теплохода не готовилась ко встрече с нами, и даже солнце, что с волнением ожидало своего выхода за кулисами горизонта, не брало нас в расчёт, мы разбрелись по домам.
Аттестат об образовании мы получали на следующий день у секретаря. Неумело ставили закорючку напротив своей фамилии, и, не оглядываясь на школу, уходили, рассчитывая больше никогда не слышать в свой адрес незаслуженных грубостей и обидных слов.
Как оказалось, мы были не правы. Впереди нас ожидало не одно лишь светло-розовое будущее. Но …встретить зарю после выпускного, это же не просто вам – поплясать до утра, такое бывало сколько угодно, в каждый новый год. Директор лишил нас первого рассвета новой жизни, и незримого знака, символа, которым наделяют каждого, прошедшего бок о бок десятилетку «от звонка до звонка», на первой утренней заре неведомого никому пути.