— Почему вы такие грустные?
Мы бы рассказали ей о своем плохом поведении, пожаловались бы, и нам стало бы легче.
Но девочка прошла мимо нас.
Какое ей до нас дело? Мы грустные, а она веселая.
— И чего ей смешно? — Ленька всхлипнул.
— Может, у нее мама приехала? — спросил я.
Мы вернулись домой и сели пить чай. Делали мы это для того, чтобы убить медленное время. Выпили по целых три чашки, вымыли посуду.
И когда нам стало уже не грустно, а страшновато, приехала мама Надя. Мы по нескольку раз поцеловали ее в обе щеки.
Она улыбалась и молчала. Она и без наших рассказов поняла, что мы во всем раскаиваемся.
Архип
Архип — это снегирь, симпатичнейшая птица.
Купили мы его случайно. Ходили как-то с Ленькой на рынок за картошкой. Идем обратно и слышим птичий гомон. Дело было в декабре, а тут свист-пересвист-чирканье, будто ранней весной, когда каждая живинка свой голосок пробует.
Смотрим: замерзшие мальчишки продают нахохлившихся в клетках птиц.
Спрашиваем у одного мокроносого продавца, сколько стоят его красивые щеглы.
— Пятнадцать штука, двадцать пять пара, за клетку пятнадцать, — протараторил мокроносый продавец.
Таких денег у нас не было.
Потом мы увидели в сторонке маленького грустного человека в мохнатой шапке. В руках он держал клетку со снегирем.
Спросили мы, сколько стоит такая птица?
— За восьмерку отдам. Да за клетку десятку. Всего-навсего восемнадцать рублей.
Мы вздохнули и пошли прочь.
— Пятнадцать за все удовольствие! — грустно крикнул продавец. — Почти бесплатно отдаю Архипа! Пожалеете, если Архипа не купите!
Тогда мы честно признались, что денег у нас одиннадцать рублей — две трешки и одна пятерка.
Грустный продавец внимательно оглядел нас и спросил:
— Любить Архипа будете крепко?
— Еще как! — ответили мы.
— Берите мое счастье за две трешки и одну пятерку! — продавец махнул рукой. — Прощай, Архип! Плакать я без тебя буду дни и ночи.
— Почему же ты продаешь его? — спросили мы. — Почему же ты свое счастье за одиннадцать рублей продаешь? Неужели ты без денег жить не можешь?
— Не деньги мне нужны, — грустно ответил продавец, — я и без денег счастливый человек. А только нету у меня никакой возможности свое счастье держать. Злые люди — соседи выжили его… Прощай, Архип!
Мама Надя не обрадовалась нашей покупке, сказала:
— Повернуться негде, а вы целый зоопарк принесли.
Мы долго искали место, куда бы поставить клетку. Проще было бы вынести ее на кухню, но там обитал страшный кот Влас, которого боялись даже собаки.
Страшнее Власа была его хозяйка — наша соседка Анастасия Емельяновна. Она завидовала всем счастливым людям, если даже их счастье стоило всего две трешки и одну пятерку.
Больше всего на свете Анастасия Емельяновна любила ругаться.
Выйдет она утром на кухню, довольная, радостная, и рассказывает:
— Море я во сне видела. Стою на берегу и с морем ругаюсь. Уж так я его отчихвостила!
Мы вспомнили слова грустного продавца о злых соседях и повесили клетку над книжной полкой.
Дали Архипу клюквы.
Возьмет он ягодку, высосет сок и как тряхнет головой — брызги во все стороны.
Потом он запел грустные-прегрустные песни. Жалко нам его стало. Мама Надя открыла клетку. Архип вылетел, сел на шкаф и запел веселые песни.
Утром мы проснулись от его пения. Нам даже показалось, что комната стала выше и шире.
Архип завтракал вместе с нами — прыгал по столу, лузгал семечки, сосал клюкву да воду из блюдца пил.
Я уехал на завод, мама Надя — в библиотеку, а Ленька в детский сад. Весь день я вспоминал о снегире, и работалось мне очень-очень весело.
Вечером Архип встретил нас радостным пением. Сидим, слушаем — хорошо!
Вдруг на кухне начался трам-тарарам, и раздался голос Анастасии Емельяновны:
— Измучили кота! Птицу развели! А кот волнуется! Нервный стал!
Теперь каждый раз, выходя на кухню, она устраивала трам-тарарам и громко жалела кота Власа.
Мы помалкивали.
Когда я платил деньги за квартиру, домоуправляющий спросил:
— Что же это вы птиц на коммунальной жилплощади разводите? Антисанитарией почему занимаетесь?
Я объяснил, что антисанитарии снегирь выделяет не так уж много, что…
— Не знаю, не знаю, — перебил домоуправляющий, подозрительно рассматривая меня, словно отыскивая следы снегиревой антисанитарии.