Главное, чтоб душа на своем месте…
А тут — сдвинулась… далеко куда-то… Кто ее вспугнул? Что? Когда?
Одно ясно: надолго это.
Если не навсегда…
Вот незадача…
…Егор в темноте прошел на кухню, взял из кармана полушубка пачку, зубами вытащил папироску, на столе нащупал коробок, послушал тиканье ходиков, чиркнул спичкой, прикурил и — увидел Анну.
Она по-прежнему сидела у стола, неподвижная, будто спала с открытыми глазами. Только бусы сняла и перебирала их.
— Чего ты? — испуганно, вздрогнув от жалости, спросил Егор, не ощутив, что спичка сгорела до пальцев.
Погасла.
— Сижу вот, — тихо из темноты ответила Анна, — сижу, об себе думаю.
— Ложись давай.
— Молчи-ка лучше. Раз сказать нечего.
— Так ведь…
— Не впервой ведь мне. Привычная я к этому.
— Не уйду я от тебя, — еле выговорил Егор, — и думать об этом брось. Уедем отсюда. В новом-то месте, может, все заново.
— Вот сидела я тут, — не слушая, видимо, его, сказала Анна, — и знаешь, об чем переживала? Об тебе. Мне бы об себе, а я… Заездит она тебя. И любить не будет. И обидно мне за тебя стало. Расстроилась я вся.
Она замолчала, постукивала бусами.
У Егора замерзли ноги, он грел их одну другой; еще взял папироску, но, когда прикуривал, на жену не взглянул: боялся, что опять жалость за сердце схватит.
А вместо жалости — стыд кольнул.
Две-три затяжки, и во рту горько стало; раздавил папироску, пальцы обжег.
— Может, не тянуть? — будто самою себя спросила Анна. — Может, выдержу? Вдруг и не так уж страшно? Выживают ведь другие.
— Ерунду говоришь.
— Нет, не ерунду. Раз не кричишь.
— Все к тому свела, что меня будто к другой потянуло, будто меня больше ничего не интересует. Неужели все к этому свела? Только к этому?
— Ага. — Анна встала. — Думай давай, Егор, да решай… Я мешать не буду. Бессильная я против. Помогать умею, а больше ничего не умею… Я с ребятишками лягу. — И неслышно ушла в комнату, оттуда шепнула: — Долго-то не сиди.
Рванулся Егор позвать жену, но не позвал. Встал он, сунул холодные ноги в валенки, вернулся к столу, покатал бусы.
Сел…
…Лет этак несколько назад не сидел бы вот он таким методом, в подштанниках ночью на кухне… И не казалась бы ему Варвара особенной какой-то, миловался бы с ней — долго ли дома соврать, что на сверхурочной работе был? А сейчас — врать разучился… Даже себе врать — не получается… Лето бы если, сел бы на мотоцикл, газанул бы… проветрился… А еще проще — к Таньке, завмагазином, разбудил бы, зеленую «московскую» или белую «столичную» в карман и — под огурчик…
И Варвара его не спасет, хоть ноги у нее белые до рези в глазах…
И Анна не спасет…
Сердце, черт с ним, пусть скручивается, а вот душа не на своем месте, и из жизни столовский шницель получается — это хуже…
Егор пошел, прислонился спиной к теплой печке. Долго не мог согреться. У Варвары в домике всегда жарко. Сама она сюда из южных мест перебралась, а во двор за дровами выходит в мороз, платка на голову не накинет.
…А если все это от того, что голова у Егора пустая? Завелась в ней пара вопросов, и перекатываются они в ней, как в бочке? И ни ответа на них, ни привета. И опять же, если уж совсем она пустая, голова-то Егорова, тогда чего она напрягается? Гудела бы на здоровье, а то сама себе вопросы задает, мучается.
Вот почему один академик работает, а другой — в лесу? Не в том дело, у кого зарплата больше, а опять же — в голове. Головы-то ведь разные. Почему моя других хуже?
Приезжал тут один научный работник — придумают же!
Дрова она колола, наука-то, чтобы согреться — умора!
Но дрова колоть научить можно, а чего научный работник в науке умеет, Егору и не узнать.
Чего ж хохотал?
А приучили. Передовым называли, значит — он впереди всех. Приятно. Не зря живешь, выходит.
А в душу влезло беспокойство. Нехорошее такое беспокойство, с мутнинкой. Чем же ты лучше других? Написали ведь про тебя в газете, что никакого секрета в твоей работе нет. Весь секрет в том, что ты работу любишь. Да и как иначе-то? Это все равно, что есть, пить, дышать и все такое прочее, без чего просто не проживешь. Мало стало для души такой работы. Голова-то во время ее не особенно занята, прямо скажем. Получалось: работа идет сама по себе, а голова сама по себе об другом думает.
— Ты бы лег, Егор, — услышал он тихий голос Анны, — на смену уж скоро.
— Не спится, — виновато отозвался он, — я отгул выпрошу, у меня их несколько штук накопилось.