Она улыбалась и молчала. Она и без наших рассказов поняла, что мы во всем раскаиваемся.
Архип
Архип — это снегирь, симпатичнейшая птица.
Купили мы его случайно. Ходили как-то с Ленькой на рынок за картошкой. Идем обратно и слышим птичий гомон. Дело было в декабре, а тут свист-пересвист-чирканье, будто ранней весной, когда каждая живинка свой голосок пробует.
Смотрим: замерзшие мальчишки продают нахохлившихся в клетках птиц.
Спрашиваем у одного мокроносого продавца, сколько стоят его красивые щеглы.
— Пятнадцать штука, двадцать пять пара, за клетку пятнадцать, — протараторил мокроносый продавец.
Таких денег у нас не было.
Потом мы увидели в сторонке маленького грустного человека в мохнатой шапке. В руках он держал клетку со снегирем.
Спросили мы, сколько стоит такая птица?
— За восьмерку отдам. Да за клетку десятку. Всего-навсего восемнадцать рублей.
Мы вздохнули и пошли прочь.
— Пятнадцать за все удовольствие! — грустно крикнул продавец. — Почти бесплатно отдаю Архипа! Пожалеете, если Архипа не купите!
Тогда мы честно признались, что денег у нас одиннадцать рублей — две трешки и одна пятерка.
Грустный продавец внимательно оглядел нас и спросил:
— Любить Архипа будете крепко?
— Еще как! — ответили мы.
— Берите мое счастье за две трешки и одну пятерку! — продавец махнул рукой. — Прощай, Архип! Плакать я без тебя буду дни и ночи.
— Почему же ты продаешь его? — спросили мы. — Почему же ты свое счастье за одиннадцать рублей продаешь? Неужели ты без денег жить не можешь?
— Не деньги мне нужны, — грустно ответил продавец, — я и без денег счастливый человек. А только нету у меня никакой возможности свое счастье держать. Злые люди — соседи выжили его… Прощай, Архип!
Мама Надя не обрадовалась нашей покупке, сказала:
— Повернуться негде, а вы целый зоопарк принесли.
Мы долго искали место, куда бы поставить клетку. Проще было бы вынести ее на кухню, но там обитал страшный кот Влас, которого боялись даже собаки.
Страшнее Власа была его хозяйка — наша соседка Анастасия Емельяновна. Она завидовала всем счастливым людям, если даже их счастье стоило всего две трешки и одну пятерку.
Больше всего на свете Анастасия Емельяновна любила ругаться.
Выйдет она утром на кухню, довольная, радостная, и рассказывает:
— Море я во сне видела. Стою на берегу и с морем ругаюсь. Уж так я его отчихвостила!
Мы вспомнили слова грустного продавца о злых соседях и повесили клетку над книжной полкой.
Дали Архипу клюквы.
Возьмет он ягодку, высосет сок и как тряхнет головой — брызги во все стороны.
Потом он запел грустные-прегрустные песни. Жалко нам его стало. Мама Надя открыла клетку. Архип вылетел, сел на шкаф и запел веселые песни.
Утром мы проснулись от его пения. Нам даже показалось, что комната стала выше и шире.
Архип завтракал вместе с нами — прыгал по столу, лузгал семечки, сосал клюкву да воду из блюдца пил.
Я уехал на завод, мама Надя — в библиотеку, а Ленька в детский сад. Весь день я вспоминал о снегире, и работалось мне очень-очень весело.
Вечером Архип встретил нас радостным пением. Сидим, слушаем — хорошо!
Вдруг на кухне начался трам-тарарам, и раздался голос Анастасии Емельяновны:
— Измучили кота! Птицу развели! А кот волнуется! Нервный стал!
Теперь каждый раз, выходя на кухню, она устраивала трам-тарарам и громко жалела кота Власа.
Мы помалкивали.
Когда я платил деньги за квартиру, домоуправляющий спросил:
— Что же это вы птиц на коммунальной жилплощади разводите? Антисанитарией почему занимаетесь?
Я объяснил, что антисанитарии снегирь выделяет не так уж много, что…
— Не знаю, не знаю, — перебил домоуправляющий, подозрительно рассматривая меня, словно отыскивая следы снегиревой антисанитарии.
К нам явилась комиссия — целых шесть человек. Так как все сразу они не могли уместиться в комнате, то заходили по трое и спрашивали, почему мы издеваемся над пожилой женщиной, матерью троих детей. Потом они писали акт, долго беседовали с Анастасией Емельяновной, убеждая ее, что пожилой женщине, матери троих детей, кляузничать стыдно.
— Есть на свете правда, — прижав к груди сонного Власа, отвечала она. — Много вас, бюрократов, развелось! Сегодня они птицу купили, завтра собаку приволокут, а послезавтра? А? Я со свиньями жить не хочу! — И выставила комиссию за дверь да еще вдогонку пообещала: — И до вас доберемся!
Через несколько дней меня вызвали в завком и спросили, почему я издеваюсь над матерью троих детей.
Опять приходила комиссия, опять писали акт, опять уговаривали Анастасию Емельяновну не кляузничать, и опять она выставила комиссию за дверь, и опять кричала вдогонку:
— Есть правда на земле! Развелось вас, бюрократов, на нашу голову!
К счастью, Влас стянул у нас из супа курицу, и несколько дней мы жили спокойно. Я на радостях починил соседке электрический утюг, переменил шарниры у шкафа, в воскресенье сделал проводку для радио.
Архип распевал вовсю!
По вечерам он купался. Сначала он прыгал вокруг тарелки, потом садился на край и — в воду. Замрет и — давай трепыхаться.
Пусть вместе с клеткой он стоит всего одиннадцать рублей, жить в его компании было веселее. И мы жалели грустного продавца, который испугался злых людей и расстался со своим счастьем.
Анастасия Емельяновна купила репродуктор. Ну, думаем, будет она теперь слушать радио и… Репродуктор гудел от напряжения. Архип забился в угол.
На кухне начался трам-тарарам. Соседка кричала:
— Подумаешь, образованные! Нарочно кастрюлю не закрыли, чтоб кот ихнюю курицу унюхал! Я знаю, сейчас они насчет радио зажалуются! А что, мне и радио послушать нельзя!
Первой не выдержала мама Надя, сказала:
— Я так не могу. У меня голова заболела.
— Надо сшить шапки с большими ухами, — прошептал Ленька, — и уши закрыть. Пусть себе кричит, а мы ничего не слышим.
Домоуправляющий посоветовал:
— В таких случаях лучше отступать. Сдайте вы свою птицу в зверинец.
Терпели.
Но жалко было Архипа, который даже есть перестал. Решили мы его выпустить.
— Куда же он зимой полетит? — заплакал Ленька.
Мама Надя прикрикнула на него, он заревел еще громче, я рассердился на маму Надю и выскочил из комнаты.
— Послушайте, — ласково, сквозь зубы сказал я Анастасии Емельяновне, — давайте перестанем. Пожалейте нас. Что мы вам плохого сделали?
Презрительно посмотрев на меня, соседка закричала:
— Я издеваться над собой не позволю! Думаете, если у вас образование…
Схватил я пустую трехлитровую банку и трахнул ее об пол. Влас со страху вспрыгнул на стол, и оттуда полетели миски и тарелки.
— Я тебе покажу! — кричал я. — Окна перебью! Ноги переломаю! Все провода оборву!
Что со мной приключилось, до сих пор не понимаю.
Тишина.
Слышу — запел Архип, сначала тихо-тихо, а затем все громче и радостней.
Анастасия Емельяновна посмотрела на меня с уважением и стала подметать пол.
Этот красивый моряк
— Опять ты обидел ее? — спросил я Леньку. — Выпороть тебя не мешало бы за такие дела.
Ленька ответил:
— Детей бить нельзя. Вчера по радио передавали. Он стоял передо мной, опустив круглую, наголо остриженную голову, и время от времени проводил руками за резинкой своих грязных, бывших когда-то желтыми трусиков. Делал он так не потому, что они спадали, а, наоборот, потому что резинка была тугой. Утром мама Надя советовала ему надеть другие трусики, иначе живот заболит, но Ленька упрямо заявил: