Белую шляпу я купил зимой. Примерил — здорово! Без шляпы я самый обыкновенный человек, а надену ее, и — появляется в моем облике что-то солидное.
Долго мы не могли собраться в Анапу, пока однажды не взглянули друг на друга и не решили:
— Едем! В Анапу!
Я отказался от нового костюма, мама Надя — от туфель, а Ленька дрожащим голосом заявил, что может прожить и без велосипеда. И добавил:
— По крайней мере, это лето.
В поезде нам стало известно, что мы «дикие». Оказывается, так называют нормальных людей, которые едут отдыхать без путевок.
Об этом нам сообщила толстая тетя в голубом халате. Сама она ехала в Дом отдыха. Мы не стали ее расспрашивать, для чего ей ехать в Дом отдыха, ведь еще больше растолстеет! Пусть, не жалко…
— Надену я белую шляпу, — запел Ленька.
— А где шляпа? — спросила мама Надя.
Стали искать.
Даже в чемодан заглянули.
Пропала шляпа!
— Вот, пожалуйста, — сказала толстая тетя в голубом халате, — плацкартный вагон. В купированных вещи не теряются. А всего лучше ехать в мягком.
— Встаньте-ка, — попросила мама Надя.
Тетя встала, мы взглянули на сиденье — шляпы как не бывало. То есть она была, но главного — вида — у нее уже не было. А у шляпы главное — вид.
Тетя чуть не расплакалась, предлагала нам деньги, свою шляпу, хотела записать наш адрес. Мы объяснили, что шляпы нам не жалко почти, выбросили ее в окно и помахали на прощание рукой.
А в Москве на вокзале мы ловко сбежали от тети.
Надо ли рассказывать, как хорошо нам было? Мы долго стояли на Красной площади, смотрели на смену почетного караула у входа в Мавзолей, прошли по улице Горького, потолкались в арбатских магазинах и — сели в поезд.
В купе с нами ехал студент и важный дядя. Студент у соседей дни и ночи играл в преферанс, и мы его почти не видели.
Важный дядя смотрел на нас с презрением, будто мы были безбилетники.
На крючке над его головой покачивалась белая шляпа — точно такая же, какая была у меня, пока на нее не опустилась толстая тетя в голубом халате.
Весь день дядя спал с газетой в руках. Если она соскальзывала, дядя моментально просыпался, ловил ее и мгновенно засыпал.
Мы уважали его до боязни и разговаривали при нем шепотом. Стоило нам заговорить чуть погромче, как дядя открывал один глаз, и мы замолкали.
Усатая проводница покрикивала на всех пассажиров, а важный дядя покрикивал на нее, и она виновато кивала головой.
Анапа оказалась похожей на деревню, и не было в ней ничего особенней), кроме моря и солнца.
Сначала мы даже и не поверили, что перед нами самое настоящее море. Оно пахло водорослями и солью, глубиной и свежестью. Оно было разноцветное и живое. А мы были счастливыми.
— Я морем напился! Я морем напился! — восторженно кричал Ленька. — Честное слово, оно само мне в рот заскокнуло! Оно соленое!
К вечеру мы обнаружили, что нашим соседом был тот важный дядя, с которым нам пришлось ехать сюда в одном вагоне.
Он — будто ни разу в жизни не видел нас! — прошествовал мимо, а мы даже поздороваться испугались.
Собачонка Чижик бросилась к нему с радостным визгом, но дядя так посмотрел на нее, что она примолкла и виновато замахала хвостиком.
Дядя вынес во двор раскладушку, лег, развернул газету и захрапел — солидно, с достоинством.
Мы сидели в беседке под огромным раненым тополем. Ранило его осколком снаряда в войну. И хотя он не упал, хотя по-прежнему одевался листвой, большое дупло напоминало о его беде.
Над нами было густое небо. Невдалеке ровно дышало живое море.
— Он ведь тоже герой, да? — спросил Ленька, гладя тополь.
— Герои — это которые с орденами, — насмешливо ответил из темноты важный дядя. — А будь ты хоть весь в дырках…
— Пора спать, — перебила мама Надя и повела Леньку в дом.
А Ленька спросил:
— Этот дядя в дырках или нет? Как по-твоему?
Когда они ушли, я сказал:
— Зачем же это вы при ребенке…
— И дети с малых лет должны правду знать, — проговорил дядя таким наставительным тоном, что я побоялся спорить.
С утра мы уходили к морю и возвращались поздно. Если Чижик встречал нас радостным лаем, мы знали: дяди еще нет дома. Если Чижик виновато махал хвостиком, значит, дядя спал во дворе с газетой в руках.
Как-то я сидел в беседке один. Распахнулась калитка, ко мне нетвердыми шагами подошел важный дядя и плюхнулся рядом.
— Отдыхать надо без семьи, — заговорил он. — Что за отдых, я не понимаю, с детями и женой? — От него несло спиртным, и слова он произносил с трудом, будто боролся с ними. — У меня жена… — дядя загадочно округлил глаза, словно намереваясь сообщить тайну, — вот такой ширины… — и показал руками размеры своего собственного корпуса. — Королева Марго… — Он достал из кармана бутылку, налил в стакан. — Ну, будем здоровы и прочее… — выпил и облизнулся. — Не вино, а ситро. Вообще, безобразий у нас — куда ни ткнись, везде… — дядя выпятил толстые мокрые губы. — С водкой и то перебои бывают.
— Семья у вас большая? — спросил я, чтобы перевести разговор на другую тему.
— Семья? — Он как-то странно хмыкнул или хрюкнул, будто его коротким ударом стукнули по горлу. — Семья… семья… — с одной и той же кислой интонацией повторял дядя. — Сын и две примадонны. Вот летом я отдыхаю… живу! — Он хлопнул себя по широкой пухлой груди. Жесткие волосы на ней прокалывали шелковую рубашку. — Я вообще… — он плотоядно оскалился. — А что? Надо жить. Надо жить… Вот вы своего ребеночка от правды бережете. А зачем? Нет, я своим чадам говорю, что сволочь, она завсегда легче живет. А потому и дольше. Ясно?
Казалось, что дядя не произносил слова, а жевал их и выплевывал. Он, давясь, допил остатки вина, взял бутылку за горлышко и швырнул в сад.
— Это свинство, — сказала из окна мама Надя, — поднимите бутылку.
— Хозяин уберет, — сказал важный дядя. — Вы его не жалейте, спекулянта. Сидят на нашей шее, цитрусовые… Вот вы, — он нагнулся ко мне, — вроде бы интеллигент, а на шляпу, на шляпу заработать не можете! — и хохотнул, и ушел, ломая кусты.
Утром мы лежали на пляже и обсуждали, переезжать нам на другую квартиру или нет.
Вдруг слышим Ленькин голос:
— Здравствуйте, тетенька!
Смотрим: а это наша знакомая — толстая тетя в голубом халате.
Ветер откинул полу халата, и мы увидели над коленом большой глубокий рубец. Некрасивый.
— С войны осталось, — виновато сказала она, запахивая халат, и повернулась к морю.
А оно, живое и сильное, подползло к ее ногам, тихое и доверчивое.
Здесь, у берега, оно было мутное, а там, где летали чайки, — чистое, прозрачное — чудо природы…
Веточка
Я люблю видеть сны, такие, чтобы, проснувшись, закинуть руки за голову и долго вспоминать увиденное.
Только редко я вижу хорошие сны. Мама Надя объясняет это моей привычкой спать на левом боку. Дескать, надавишь на сердце, сожмешь его, тяжело ему биться, и сны от этого беспокойные.
Ленька спит и на левом боку, и на правом, и на спине, и на животе, а сны видит замечательные.
Приснилась ему, например, пальма. Будто жили мы в горячей Африке, воткнули в песок веточку, стали ее поливать, и выросла пальма, а на ней мартышки сидят, улыбаются.
— Мартышки тоже из веточки выросли, — объяснил Ленька, — прямо, как яблоки.
Посмеялись мы и забыли про этот сон.
Но теперь, когда Ленька садился рисовать, на листе бумаги одна за другой появлялись пальмы. Были они длинные и разноцветные. Мартышки были круглые и тоже разноцветные.
Через несколько дней Ленька еще раз увидел во сне пальмы. Испуганно и удивленно рассказывал он:
— Вы подумайте, пальмы росли в снегу! В холодном снегу! Мартышек, конечно, не было. Ни одной мартышки. А пальмы были.
Кто его знает, может, Ленька и выдумал этот сон, выдумал и — поверил. Вечером он ушел кататься на лыжах. Возвращался он всегда с шумом: хлопала дверь, раздавался стук упавших лыж, звенел голос: