У Натали отяжелели от стыда щеки, но она спросила:
— Какого использования?
— Будь осторожна, — сказала Виолетта Яковлевна, опустив глаза. — Ты еще ребенок.
— Ребенок! — отчим посмеялся деланным смехом и взглянул на грудь Натали.
— Да, я не ребенок, — скорее разочарованно, чем возмущенно проговорила Натали. — Но ничего со мной не случится. — И, увидев жалкий, тоскливый взгляд матери, спросила горячо, вернее, не спросила, а позвала: — Поедем, мама, вместе? А?
— Ну! Ну! Ну! — отчим трижды стукнул кулачком по столу. — Не болтай ерунды. Бросать деньги на ветер!
Натали вытащила из сумки сторублевую бумажку, показала ее отчиму, подошла к окну, протянула руки и разжала пальцы.
— Психопатка, — сквозь зубы процедил отчим, следя за полетом бумажки, и выбежал из комнаты.
— Зачем ты это? — с укором спросила Виолетта Яковлевна.
— А ты зачем? — с болью спросила Натали. — Зачем мы живем с этим. Ведь он…
— Замолчи! — беспомощно вскрикнула Виолетта Яковлевна и прошептала: — Прости меня за все…
Отчим вернулся радостный, запыхавшийся, возбужденный. Он бормотал, не торопясь выложить сторублевку на стол:
— Понимаете, все идут мимо, а ее ветерком гонит, и никому в голову не ударит, что это деньги!.. А тебе надо лечить нервную систему. Таким образом ты скоро можешь оказаться, знаешь где?
Виолетта Яковлевна сказала глухо:
— Ты опоздаешь на поезд.
— Ничего, мама, я успею.
— Она успеет! — насмешливо, многозначительно воскликнул отчим и со вздохом положил сторублевку на стол, не убрав, впрочем, руки.
— Можешь взять себе, — устало предложила Натали.
— Могла бы сказать повежливее. — И отчим сунул деньги в карман и вздохнул облегченно. — Вернешься, я займусь твоим воспитанием.
— Я поступлю в педагогический и буду жить в общежитии.
— Сказочный вариант!
А Натали смотрела на отвернувшуюся к окну мать, высохшую, робкую, до боли свою и одновременно чужую, и думала: «Как же мне спасти тебя?»
— Иди, иди, иди, иди, — заторопил отчим.
Ушла Натали, как уходят не очень званые гости — вроде бы и приглашают заходить еще, да только потому, что уверены: больше не зайдешь.
И, уже закрывая дверь, она подумала: «А не остаться ли? Вдруг без меня…»
За дверью послышалась возня, приглушенный спор, всхлипывания; дверь открылась, мелькнуло лицо матери, и отчим спросил:
— Ну?
— Не думай обо мне плохо, — из-за спины просила мать, — я предчувствую, что мы больше…
— Старческая сентиментальность! — крикнул отчим и ушел.
Натали обнимала мать, бормотала:
— Если хочешь, я останусь. Я же не знала, что тебе так плохо. Давай я останусь, а?
— Нет, нет. Ты поезжай. Тебе надо съездить. Это лучше. А у меня пройдет.
Натали постояла в подъезде, словно что-то не отпускало ее. И вместе с тем она понимала, что возвращаться нельзя.
И она пошла по улице, размахивая портфелем, в котором уместились все ее вещи.
Шагалось легко.
Да ей просто не хватало воздуха: рядом с отчимом даже дышать надо было экономно.
Так часто бывает — требуется освобождение, чтобы оценить ужас плена.
А когда застучали колеса поезда, у Натали чуть-чуть закружилась голова. Впервые ее лицо овевал ветер дороги, и она понимала, что теперь будет тосковать по нему.
Она была молода, она еще не знала своих сил, которые смутно, сладко и стыдно тревожили ее, но не пугали пока. Она только догадывалась о том, что ей предстоит испытать. Предчувствия были радостны и светлы, и если бы кто-то сейчас предсказал Натали то, что ей суждено пережить, она бы просто не поверила…
Все поглядывали на нее с улыбкой — такой у нее был взбудораженный вид, а высокий парень в черной рубашке, кудрявый и голубоглазый, встал рядом и спросил:
— Впервые? Да?
Натали кивнула.
— В Москву?
— В Москву, — с наслаждением выговорила она и повторила: — В Москву, впервые. Да.
— Одна?
— А что?
— Любопытно.
Глаза у парня были задумчивые, даже грустные, а разговаривал он весело.
— Почему любопытно? — спросила Натали. — Ведь вы тоже один?
— Я один, — уж совсем грустно сказал он, а она неизвестно отчего покраснела. — Я большой, а вы еще цып-цып-цып… Понятно?
— Нет, я не цып-цып-цып, — серьезно возразила Натали, немножко обидевшись. — Я уже имею право рассуждать и поступать по-своему.
— Да ну?
— И не смейтесь, пожалуйста.
— Я, в общем, не смеюсь. Вы учиться?
— Учиться, учиться, — торопливо соврала Натали, потому что не смогла от неожиданности придумать ничего более правдоподобного, и опять покраснела. — Вернее, попытаться.
— Куда?
— Мне хотелось бы в педагогический.
— Это вам не подойдет.
— Ну почему?
— Рост маленький. Дразнить ученики будут. Авторитета не завоевать.
Натали ответила серьезно:
— Завоюю.
Парень кивнул.
— А вы учиться? — спросила она.
— Нет. Просто так. По Москве побродить.
Ей было хорошо стоять рядом с ним. Головой она едва доставала ему до плеча, — чтобы слышать ее шепот, он наклонялся, — и это было еще приятнее.
Потом она с блаженством пила чай. Ее забавляло все: и то, что он плещется, и то, что она обжигается, и то, что можно заказать столько стаканов, сколько хочешь. А главное — она одна, впервые в жизни сама себе хозяйка. Натали даже хихикнула несколько раз.
А парень был грустный и улыбался лишь тогда, когда встречался с ней взглядом. И улыбка была тоже невеселой.
— Приятно на вас посмотреть, — сказал он, — радостная вы до предела.
Они снова встали у окна.
— Звать вас как? — спросил парень. — Меня Виктор.
— А меня… — она помолчала, раздумывая — соврать или не соврать, и ответила с отчаянием: — А меня назвали Натали. Вот!
— А что? Натали. Красивое имя.
— Красивое, — насмешливо согласилась она, — представляете: Натали Петровна!
— Ну и что? Вот если у меня родится дочь, я обязательно назову ее Настей. А если сын — Степа. Но и Натали — совсем неплохо. И очень переживаете?
— Иногда — ужасно!
— Зря. Кстати, вам идет это имя.
Встречный состав прогромыхал, казалось, по крыше вагона. Натали долго ждала, пока он затихнет…
Виктор молчал.
Она спросила, подавив робость:
— Почему вы невеселый?
— Нет, я в принципе веселый, — грустно отозвался он. — Был веселый.
А ей захотелось провести ладошкой по его льняным кудрям. Она устыдилась этого желания и отвернулась. И сколько ни пыталась смотреть в окно, придумывать фразы под стук колес, а — думалось о Викторе. Ей верилось, что она может помочь ему чем-то, только не знала, чем.
И сказала опять с отчаянием:
— Вы странный.
— Обыкновенный я, — сказал Виктор, — самый что ни на есть обыкновенный. А мечтал, представьте себе, быть незаурядным. Личностью мечтал стать. А превратился… — он махнул рукой.
— Почему вы о себе говорите в прошедшем времени?
— Нет, вы все-таки цып-цып-цып. — Виктор рассмеялся и провел ладонью по ее голове, и Натали закрыла глаза. — Подрастете, поймете кое-что, можно будет с вами о жизни философствовать.
Когда она пришла в себя от его прикосновения, Виктора рядом не было. Натали всполошилась. Она жалела его, и жалость оказалась неожиданно острой. «Я должна помочь ему, — торопливо думала Натали, — я могу ему помочь, только не знаю — как!»
И все вместе — и то, что она впервые ехала одна, и стук колес, и воспоминание о том, как его ладонь прикоснулась к ее волосам, и то, что в сердце была жалость, и желание сейчас же увидеть его — все это было радостно и тревожно. Все было впервые.
И когда Виктор подошел, Натали призналась:
— А я ждала вас.
Глаза его стали еще грустнее, он сказал:
— Спасибо.
— За что?
— За то, что ждали.