— Разбуди меня пораньше, — уже совсем сонным голосом попросил сын и положил голову на колени отца. — Бабушка сказала, что от тебя нельзя ждать рыбки. Докажем ей, что можно? Ладно?
«Ты настоящий мужчина, малыш. Во всяком случае, мужественности тебе не занимать. Я-то знаю, как даже тебе с ними тяжело… Я разбужу тебя рано. Завтра у нас с тобой счастливый день. Наш день».
Отец долго смотрел на костер и когда отводил глаза в сторону, то еще мгновение как бы продолжал видеть огонь, а затем — ничего не мог разглядеть вокруг.
Сидеть было неудобно, но он старался не шевелиться. Старался даже не думать. Нога приятно онемела — голова у сына тяжелая и горячая.
«Только перед тобой я и виноват. Перед всеми другими — ровно настолько, сколько и они передо мной виноваты. И знаю: куда бы я ни ушел, что бы я ни делал, все отразится на твоей судьбе. Мы с тобой всегда вдвоем. Везде. Всегда».
Уснул он незаметно для себя, привалившись к дереву, спал недолго, но глубоко. Проснувшись, он осторожно подержал голову сына на руках, опустил ее на рюкзак и встал, чтобы бросить веток в погасший костер.
«Надо поймать рыбу. Сегодня я просто обязан это сделать».
Еще в полутьме отец прошел вдоль берега, спустился к омуту.
«Я должен, я обязан поймать рыбу. Рыбу, а не рыбку».
Он насадил червяков, укрепил удилища на рогульках и вернулся к сыну.
Костер пылал, и на вздернутом носу мальчишки выступили капли пота.
«Как мне не хочется будить тебя!»
— Ты уже проснулся? — спросил сын, не открывая глаз.
— Вставай, чай готов.
— А мы сегодня поймаем рыбку?
— Во что бы то ни стало.
— Хорошо поспал, — сказал сын, садясь. — Помнишь, когда я был очень маленьким, еще в школу не ходил, ты приехал из командировки рано-рано и никак не мог меня разбудить?
Отец кивнул.
— Понимаешь, необходимо поймать рыбку. Она очень просила.
— Поймаем.
— Это будет здорово.
Когда рассвело, они уже кончили завтракать, собрали остатки еды, вымыли посуду, залили костер.
— Идем, — коротко сказал отец и двинулся по тропинке.
К воде они спускались осторожно — не потому, что берег был скользок от росы и обрывист, а потому, что боялись взглянуть на поплавки.
Взглянули.
Поплавки были неподвижны.
Сын громко вздохнул.
«Почему мне сегодня так хочется поймать рыбку? Потому, что этого хочет он?»
Отец несколько раз без надобности переменил червяков. Сын часто уходил побродить по берегу.
«Мы сегодня вытащим рыбу. И совсем не важно, кто из нас троих и почему хочет этого».
Солнце уже начало пригревать.
— Пойдем за цветами, а? — спросил сын.
— Нет, мы должны поймать рыбу.
— Хорошо.
«Бедный малыш».
— Давай договоримся так, — сказал отец. — Ты делай, что хочешь, а я буду рыбачить.
Сын кивнул, но больше не уходил.
— Мне тоже хочется бросить это дело, — сказал отец. — С удовольствием бы бросил. Но я почему-то уверен, что будет рыба.
Сын повеселел, сказал:
— Я тоже уверен. Но просто обидно и зло берет.
Они стояли молча, не глядя друг на друга.
И обоим стало невмоготу.
— Ничего, ничего, — пробормотал отец.
А солнце уже пекло вовсю.
— Ты же знаешь, — сказал сын, — что в это время клева вообще не бывает.
— И все-таки мы вытащим рыбу, — сказал отец, — потому что она нам очень нужна.
— А вдруг…
Оба поплавка враз исчезли под водой.
Они вытащили на берег двух здоровенных рыб, сняли их с крючков, положили в корзинку и — сели в изнеможении. Отец закурил.
— Вот это да… — прошептал сын. — Обеих ей?
Отец кивнул.
— Она будет очень рада, — сказал сын, стараясь, чтобы голос прозвучал весело.
Потом они ушли в луга и нарвали много цветов.
На станцию они успели к самому приходу поезда.
Им казалось, что он идет слишком быстро. Сын шепотом называл остановки, и голос звучал все тише.
«Молодец, малыш, молодец».
Когда поезд загрохотал по Камскому мосту, отец сказал:
— Позвони мне в пятницу. Если тебе разрешат, мы снова куда-нибудь съездим. Можно и без удочек.
— А можно и с удочками. Ведь нам с тобой везет. Только бы отпустили. Мама-то отпустит. Но бабушка…
— Отпустит и бабушка.
Сойдя с поезда, они долго стояли, словно не зная, в какую сторону идти; потом выпили газированной воды, потом съели по мороженке, потом купили в киоске «Веселые картинки».
— Погуляем? — спросил сын.
— Нельзя, малыш. Дома о тебе волнуются.
Он посадил сына в трамвай, и пока вагон не тронулся с места, они улыбались друг другу, будто ничего и не случилось…
1964 г.
Душа не на своем месте
Рассказ
— На меня слово «женщина» не действует, — задумчиво проговорил Егор, то ли прислушиваясь к вою поземки за окошком, то ли ожидая, что Варвара удивленно вскинет густые, почти лохматые брови. — Без выражения оно, это слово, вроде бы даже и не русское. Вот есть другое слово про то же самое — баба. Оно хорошее. Его по-разному сказать можно. И выругаться, и приласкать. Так вот, не баба ты, Варвара. Слышь?
— Второй уж час тебя слушаю, — с насмешливой покорностью отозвалась она и, шумно зевнув, повернулась к нему спиной.
— А и ладно, — спокойно сказал Егор, — тебя со всех сторон разглядывать приятно. Хоть так, хоть как.
Сидели и смотрели в окошко, за которым ничего не было видно.
— Кто ж я, по-твоему? — не выдержала Варвара. — Кто, если не баба?
— Черт тебя знает, по правде говоря. Я вот питаю к тебе… ну, чувства там всякие. По душе ты мне. В притык. И все ж таки не могу я к тебе, как к бабе относиться. В притык-то в притык, душа в душу, а поскрипывают… наши отношения.
— От тебя все зависит, — словно мимоходом будто посоветовала Варвара.
— Если бы от меня… Ничего от меня как раз и не зависит.
— От меня, что ли? — И даже по ее широкой спине Егор понял, что Варвара усмехнулась.
— Смешно, конечно, — согласился он, — но… это-то ерунда. А вот муторно мне.
Она резко повернулась к нему и сказала, отчетливо выговаривая каждое слово, как глухому:
— Домой иди. К детям. К жене. Нечего тебе здесь делать.
А Егор, помолчав, продолжал свое:
— Вроде бы ты нормальная. Все в тебе женское, то есть вроде бы и бабье… а… и еще в тебе что-то есть. Люблю я, к примеру, с тобой толковать. И не как с бабами треплются, а…
— Иди, Егор, домой. Ждут ведь тебя. Анна волнуется, сердится, нервничает. — И опять даже по спине ее было заметно, что Варвара насмешничает, хотя и не очень весело.
— Волнуется, сердится, нервничает, — не то уныло, не то поддерживая насмешку, согласился Егор. — А ты знаешь, как я на ней женился? Как многие, верно, женятся. Морально. И мучаюсь я из-за того, что кто-то эту самую мораль выдумал. То есть подошло время, скажем прямо, мужчиной стать. Культурно выражаясь, сил во мне было лишка. Кровь кипятком кипела. Мне бы погулять на полной скорости, успокоиться бы… Да разве можно? Да разве положено? Я ведь с детства моральный человек. Мне, брат ты мой, только законный брак подавай да по всем правилам. Ну, а раз такое, я уж на весь ихний женский пол с этой точки зрения смотрю. Шелестит мимо платьице, а я думаю: не моя ли будущая законная супруга топает. Тут Анна встретилась. А могла бы и другая. То есть тогда-то мне казалось, — уже серьезно говорил Егор, — что я чувство любви испытываю. А на самом-то деле — потребность плюс мораль, минус умная голова, получился законный брак… Одиннадцать годов, как под пилой деревья, повалились. Только дерево-то с шумом падает, а мои-то семейные годы мягко так шлепались. Плашмя…