— Плохо это! — горячо призналась она. — Только познакомишься, а и расставаться пора. Кто на станции сойдет, кто — на разъезде, а кто и на ходу выпрыгнет.
— А кто-нибудь когда-нибудь и вас с собой возьмет, — ответил парень.
Проводница нахмурила полукруглые тонкие брови и проговорила:
— Анюта из мягкого за моряка вышла. Коренастый такой. С гитарой. Играть, правда, не умеет, но у него самоучитель есть. Научится.
— Будет у вас моряк, — пошутил парень.
— Моряк… — Она недоверчиво усмехнулась. — Необязательно моряк. Да я их и не уважаю. Пьют они и хвастливые.
Парень постоял еще немного и ушел в купе. Проводница, прикоснувшись руками к тому месту рамы, где недавно были его ладони, пыталась ощутить тепло. Она едва не расплакалась оттого, что рама оказалась холодной, достала карманное зеркальце, с опаской взглянула на свое отражение и робко подумала: а вдруг случится чудо, и в зеркальце появится красивое лицо… Увы, чуда не случалось, и она ногтем до боли царапала крупные веснушки, словно надеялась сколупнуть их…
Была она влюбчива и все ждала, что и в нее кто-нибудь влюбится из пассажиров. У нее уже была заготовлена фотография (без веснушек) с надписью на обороте: «Кого люблю, тому дарю».
Только не выпало еще случая подарить фотографию кому-нибудь, а дарить подружкам надоело. Легкомысленная, добрая и доверчивая, она надеялась, что люди влюбляются быстро — вот так, как она, в поезде, за несколько дней.
У нее болело сердце, когда она думала, что не найдет утешения в своей тоскливой жизни, что все будут беззлобно смеяться над ее веснушками, но никто не приласкает.
Парень снова вышел из купе. Проводница вспомнила, что он едет до Шумихи. Значит, ему обратно по шпалам километров двадцать топать.
— И чего вы не спите? — спросила она.
— Вот окончил техникум, — словно не расслышав вопроса, грустно произнес парень, — еду работать. Страшновато. С друзьями расстался, а вдруг больше хороших людей не встречу?
— Хороших людей много, — убежденно проговорила девушка. — Только все красивых ищут. А ведь не все красивыми родились.
Парень улыбнулся и ответил:
— Ерунда. Все люди красивые, в общем-то. Как полюбите, так и сами закрасивеете.
Она приняла его слова за шутку и тоже улыбнулась. Но парень не смеялся.
И она поверила.
— Вот так, — глядя в темноту за вагонным окном, сказал парень.
На этом перегоне состав вел Алешка Пахомов, насмешник и анекдотчик. Проводница была готова перенести любые насмешки, выслушать хоть десяток анекдотов, от которых уши горят, стерпеть и то, что Алешка рукам волю дает, только бы у Шумихи поезд шел помедленнее, чтобы парень мог спрыгнуть.
Выслушав ее, Алешка удивленно проворчал:
— С ума попятилась. Свихнулась.
Может, он заметил в ее глазах не просьбу, а мольбу, может, ему передалось трепетное биение ее сердца, и он сказал уже спокойнее:
— А мне потом по этому замечательному месту начальство, знаешь, как трахнет? — И Алешка показал руками сразу на два места — на шею и ниже спины. — Тогда что? Тогда прощай, мой поезд, веду в последний рейс.
Проводница больше ничего не говорила, только смотрела на него. Алешка воспользовался случаем и шлепнул ее по одному из тех мест, по которому его самого могло ударить начальство.
Проводница словно не заметила.
И Алешка, повиснув на поручнях, крикнул:
— Не сносить тебе головы, девка!
И с завистью у него это получилось.
Виноватой вернулась девушка в вагон. Парень спал. Она несколько раз прошла мимо открытой двери купе.
Стучали колеса.
Летело время.
Наконец она решилась: достала фотографию, прочитала надпись на обороте, кивнула и засунула в карман плаща, который висел у двери… Кто знает, а вдруг, когда затоскует в незнакомом поселке, найдет эту фотографию и поймет, что есть у него еще один друг? А вдруг и обрадуется хоть на минутку?
Вагон спал.
Промелькнули огни Шумихи.
Девушка думала о том, чтобы не зареветь, когда надо будет прощаться.
А парень думал о том, как трудно придется ему на новом месте. И лицо у него было растерянное.
Поезд будто ткнулся во что-то — остановился.
Проводница спрыгнула на перрон, а парень стоял не двигаясь, с недоверием глядя на огоньки маленького вокзала.
— Приехали, — со вздохом выговорила девушка. — Счастливо вам.
Парень спустился по ступенькам, протянул руку, сказал:
— Спасибо.
Она решила, что он благодарит ее просто так — как пассажир проводника.
— И вам спасибо, — прошептала она.
— А мне-то за что? — недоуменно спросил парень.
— Да так… — слабым голосом отозвалась девушка. — Хорошо мне было. Вроде бы…
И он вспомнил, что дорога оказалась не такой уж длинной; засунул руку в карман и вытащил фотографию.
— Это вам на память, — торопливо прошептала девушка, — на память. От меня.
Он задумчиво молчал, держа фотографию в руке.
И девушка поняла, что не нужна она ему нисколечко. Поняла это и не заплакала. Даже не обиделась.
Парень положил фотографию в карман и сказал:
— Спасибо.
И девушка проговорила:
— Спасибо.
Они еще не понимали, за что благодарят друг друга, но, когда поезд тронулся с места, лицо у парня было не растерянное, а сосредоточенное…
1955 г.
В затоне
Рассказ
Мутная, с желтоватым оттенком, по характеру еще весенняя, Кама играла нашей лодчонкой, которая вздрагивала, казалось, даже от движения век. А в затоне было тихо. Вода здесь неподвижна.
По всему берегу разбросаны невысокие деревянные постройки — мастерские и склады. Тут и там остовы катеров и пароходов, кучи железного хлама.
Печальным памятником своей былой красоте высится громадина знаменитой «Жемчужины». Скоро даже речники забудут, что ходило когда-то по Каме несколько диковинных пароходов, у которых колеса были сзади. «Жемчужина» — последний из них. Отплавался. Он покоится на берегу — без колес, без трубы, обшивка местами сорвана, виден ржавый скелет.
И все же есть в нем что-то гордое, независимое, чем-то выделяется он среди других.
— Рухлядь, — небрежно бросает Пашка, десятилетний сын капитана буксира «Генерал Карбышев».
Над высоким, кручей поднявшимся от воды берегом, за кромкой соснового бора ползут темно-сизые тучи с белыми полосами — предвестниками града.
С каждой минутой холодеет. Ветер бежит по-над водой. Начинает темнеть, хотя за тучами небо голубое. Вдруг ветер спал, будто мгновенно спрятался в реку, зарябил ее. А по воде сверху ударил другой ветер — плотный и тяжелый.
Мы причалили.
— Пошли таиться, — сказал Пашка и заскакал по бревнам к берегу. Прыгал он как кузнечик — высоко, с места, без разбега.
Я, поскальзываясь, торопился за ним. Со всех сторон одновременно — ударил гром, со всех сторон сверкнули молнии. В спину нас толкнул ветер.
Мы подбежали к дощатому домику. Не успел я прикрыть дверь, как она сама ударила меня по пяткам. Глухо звякнули стекла.
В небольшой, конторского типа комнатке с продолговатым решетчатым окном было темно.
Дождь хлестал вместе с градом.
— В двадцать восьмом мужик мой утонул, — услышал я глубокий певучий голос, — вот до чего дурной человек был, несознательный. Даже и помереть-то не мог, а потонул.
Вглядевшись, я увидел высокую могучую старуху. Она стояла у окна, сложив руки на груди.
К ней подскочил старик в мешковатой брезентовой тужурке, возмущенно проговорил:
— Знаем, знаем! Зазнобила ты его… э-эх! Так что, не притворяйся.
— Зазнобила, зазнобила, — равнодушно согласилась старуха, — было дело. Но мужик он шибко дурной был. Не лучше тебя. Такой же…