Где же все-таки этот дом?
А вот, кажется, и он. Только вместо глухого забора палисадник, огороженный штакетником. И кованое железное кольцо у калитки показалось тоже знакомым. Он повернул его, звякнула щеколда, и калитка отворилась.
Во дворе его охватили непривычная настороженная тишина и ощущение безлюдья, запустения. Тропинка к крыльцу была еле заметной, редкие следы на талом снегу вели к поленнице, сложенной у стены сарая в глубине двора. Иван Дмитриевич пошел по тропке к крыльцу с точёными столбиками, подпиравшими крышу. Конечно, на этом крыльце он стоял с Таней…
Знакомая мелодия вновь зазвучала у него в ушах, и теплой волной нахлынули воспоминания.
…В клубе на танцах играл гарнизонный духовой оркестр. В музыкантской команде были пожилые, призванные из запаса люди. Их тогда называли «сорокотами», мужчинами в возрасте около сорока лет и старше… Танцующих было мало. Зал заполнялся медленно.
К Тягунову неожиданно подошла девушка с темно-карими живыми глазами и нерешительно пригласила его на вальс. Пригласила, видимо, потому, что молодые солдаты и офицеры, пришедшие сюда, скромно стояли у стены — или не освоились с непривычной для них обстановкой, или не умели танцевать и робели. Он и в самом деле танцевал неважно, не успел еще научиться и немножко робел. Девушка взяла его за руку, уверенно повела, и ему стало легко и приятно от волнующей близости ее. Она старалась не смотреть на него во время танца, прятала глаза под полуопущенными пушистыми ресницами.
Когда танцы кончились, Тягунов, уже освоясь и поборов застенчивость, попросил разрешения ее проводить.
Они шли пустынной, почти не освещенной улицей. Трещал февральский мороз, под сапогами звучно скрипел снег. В небе плыли рваные облака, то открывал, то закрывая луну.
Иван Дмитриевич рассказал девушке, что его призвали в армию после десятилетки и направили на курсы комсостава. А родом он из села Липин Бор, что на берегу Белого озера в Вологодской области.
Таня тоже рассказала о себе. Живет она вдвоем с матерью, медсестрой в госпитале, отец у нее умер. Есть еще дядя, но он на фронте, под Сталинградом.
Дома Таня напоила его горячим настоем шиповника вместо чая. Остаток вечера они сидели в теплой комнате возле печки-голландки и говорили полушепотом, хотя в доме больше никого не было — мать ушла на дежурство.
Так они познакомились. А вскоре он пришел к ней и сказал, что их отправляют на фронт и бригада вот-вот начнет грузиться в эшелон.
Они обменялись адресами и договорились непременно встретиться после войны.
На фронте их часть с ходу пошла в наступление, его ранило, и он попал в госпиталь. Оттуда послал письмо Тане, но ответа не получил. А потом Иван Дмитриевич снова вернулся на передовую, но уже в другую часть. Номер полевой почты изменился…
Война кончилась, Тягунов продолжал служить в Германии, и когда через несколько лет вышел в запас и приехал на родину, там ему встретилась другая девушка. Вскоре он женился. Так уж получилось, что он не смог побывать на Тёплой Горе и не встретился с Таней.
«Что же я стою тут? Надо войти в дом», — Иван Дмитриевич нерешительно поднялся на крыльцо. Он не заметил, что в окно за ним следили чьи-то внимательные, настороженные глаза.
Он постучал в дверь и вошел. Перед ним стояла женщина в накинутом на плечи полушалке.
— Извините, — сказал он, поздоровавшись, — я хотел у вас спросить…
— Спрашивайте, — спокойно ответила женщина, видя, что он замялся. Она была маленькая, сухонькая, с морщинистым лицом.
— Здесь живет Таня Воронцова? — спросил он.
— Она жила здесь, — ответила женщина строго и, как ему показалось, как-то скорбно. — А вы что, знали ее?
— Да. Только давно. Во время войны.
— Во время войны? — удивилась женщина. — Да вы проходите, пожалуйста. Кладите ваши вещи, разденьтесь. У меня тепло.
— Спасибо, — отозвался он, разделся и сел на стул. — Почему вы сказали, что она жила? Она что, куда-нибудь уехала? Или…
— Я — мать Тани. А вы, извините, кто?
— Мы тут жили в казармах перед отправкой на фронт, и я бывал у вас.
— Вот оно что! — мать покачала головой. — Уж не тот ли вы молоденький лейтенант… Простите, я не запомнила ваше имя.
— Иван, — подсказал он.
— Иван? Пожалуй, Ваня. Но вас теперь нипочем не узнать.
— Годы…
— Я помню: вы приходили тогда в новеньком белом полушубке и в сапогах и пританцовывали на крыльце. Я слышала из сеней.
— Было такое дело, — улыбнулся Иван Дмитриевич. — Мороз донимал. Но где же Таня?
— Боже мой, как быстро идет время! — сказала мать. — Я уж совсем старая стала. Пройдемте в комнату и там поговорим.
Как только они вошли в комнату, Иван Дмитриевич сразу увидел над комодом увеличенный портрет Тани в военной форме: пилотка, гимнастерка с погонами сержанта. Девушка сдержанно улыбалась с фотографии, глядя на него в упор большими усталыми глазами.
— Последнее фото Тани, — сказала мать. — Она прислала его с фронта, и я потом заказала в фотографии увеличенный портрет. После того, как пришла похоронная… — мать опустила голову и заплакала.
Иван Дмитриевич молча смотрел на портрет. Когда мать несколько успокоилась, он сказал:
— Значит, она тоже была на фронте…
— Да. Знаете, мне трудно об этом сейчас рассказывать, — снова заговорила мать, подошла к комоду и, достав из ящика письмо, подала его Тягунову. — Вот прочтите. Это писали ее подруги.
Иван Дмитриевич узнал из письма, что Таня служила хирургической сестрой в полевом госпитале. Врач оперировал раненого бойца, и тут налетели «юнкерсы». Хирург не мог прервать операцию, и Таня ему помогала. Когда «юнкерсы» отбомбились и ушли, то на месте операционной палатки осталась большая дымящаяся воронка. Ни врача, ни Тани, ни раненых…
Тягунов долго стоял с письмом в руках. Мать молча смотрела на него. Он вернул ей письмо.
— Вот так. — Вздохнула женщина. — Теперь вы все поняли?
— Да. Жаль. Очень жаль…
Он хотел было попрощаться и уйти, но мать предложила ему отдохнуть и выпить чаю. Он остался.
— Вы здесь случайно? Или приехали специально, чтобы повидать ее? — спросила мать.
— Хотелось повидать Таню, — ответил Иван Дмитриевич.
— Хорошо сделали, что зашли. Хотя ее давно нет в живых, поступили правильно, навестив меня.
— Вы живете одни? — спросил он. — Вам, наверное, трудно? Могу ли я чем-либо помочь?
— Спасибо. У меня есть брат, он живет поблизости. Заботится обо мне.
Тягунов всё же стал прощаться. Она спросила:
— Вы куда теперь, на поезд?
— Поезд идет в шесть утра. Пойду переночую в гостинице.
— Вы меня обижаете. Зачем вам гостиница? Переночуйте здесь, места хватит.
Иван Дмитриевич остался ночевать. Мать постелила ему на диване в комнате. Он долго не мог уснуть, пытался читать, но не удавалось сосредоточиться. Ему все казалось, что Таня смотрит на него с портрета и хочет что-то сказать.
1977–1984 гг.
КАРГОПОЛЬСКИЕ ЗАРИСОВКИ
СТРЕМЛЕНИЕ СОХРАНИТЬ В НАШЕЙ ПАМЯТИ ТО, ЧТО БЕЗВОЗВРАТНО ИСЧЕЗАЕТ, — ОДНО ИЗ СИЛЬНЕЙШИХ ЧЕЛОВЕЧЕСКИХ ПОБУЖДЕНИЙ. В ДАННОМ СЛУЧАЕ Я ЕМУ ПОДЧИНЯЮСЬ.
ОЧАРОВАННЫЙ ГОРОД
Город моего детства Каргополь, если смотреть на него издали, всегда казался воздушно-легким, будто возникшим из прекрасной волшебной сказки.
Деревянные, а кое-где и каменные дома и домишки аккуратно и чинно стоят по сторонам прямых улиц. Россыпь тесовых, шитых вручную лодок и долбленных из осиновых колод челнов на берегу; обилие зелени — берез, черемух, рябин, тополей; золотистые летние зори над Онегой, над озером Лача — всё это настраивало меня в детстве на мирный созерцательный лад.