В этот приятный момент в палатку явился нежданный гость.
— Господа, я с трудом вас нашел, — проговорил вошедший штабной офицер. — Премного сожалею, но вас вызывают в штаб, — обратился он к Феликсу Петровичу. — Необходимо допросить двух пленных. Но я сомневаюсь, чтобы они были шпионами.
Пленниками были два старика в изношенной чиненой одежде с грязными чалмами на головах. Вид у них был вполне безобидный. Тупое выражение лиц делало их похожими на покорных овец. У Феликса Петровича они пробудили сочувствие. Начался разговор. Один сказался брадобреем, другой — бродячим торговцем табака. Никто в штабе не верил их словам. Феликса Петровича предупредили, чтобы он не заблуждался их видом, а досконально допросил, так как их показаний ожидал сам главнокомандующий.
Какое-то внутреннее чувство подсказывало Феликсу Петровичу, что пленники говорят правду, но как это доказать? Он был уверен, что имеет дело с бедняками. Бродячий торговец плакался, что продажи шли худо, что сам он был вынужден набивать табак в трубки клиентов. У брадобрея дела были не лучше. В Фалчи мужчины стриглись и брились редко. От смиренных старцев несло прелостью. Что ж, бифштексы все равно остыли, подумал Феликс, но хотя бы эти бедолаги не пропадут напрасно. Он вызвал большое удивление у офицеров, когда подал свою трубку торговцу и попросил набить ее табаком. Турок оживился, вышел из своего безразличного состояния и, быстро отвязав от пояса мешочек, с какой-то особенной гордостью поднес его под нос Феликса Петровича. Табак оказался первоклассным, ароматным. Старик взял трубку и принялся мастерски ее набивать. Штабной офицер, не говоря ничего, также вытащил свою трубку и протянул торговцу. Потом подошла очередь брадобрея. Феликс Петрович спросил, имеет ли он при себе бритву.
— Воин без оружия не воин, брадобрей без бритвы ничего не стоит, — ответил турок, показав пожелтевшие зубы.
Феликс Петрович сел на стул и потребовал побрить его. Брадобрей вскочил, вытащил бритву из потайной складки на поясе, достал откуда-то воду и мыло и, схватив двумя пальцами нос Феликса, с профессиональным мастерством начал вертеть его голову налево и направо, обривая поросль на лице и шее.
Офицеры глядели на это с изумлением. Феликс затих на стуле. Одно единственное движение руки и… Что за глупость пришла ему в голову! А если этот дьявол и в самом деле шпион? Ему что, жизнь надоела? И это теперь, когда появилось так много интересного… Он закрыл глаза и мысленно простился со своей Сиреной, простился с головокружительным ароматом бифштекса, который он так и не попробовал. Брадобрей скреб его шею. Одно нажатие и… прости господи. С закрытыми глазами он представлял, как Муравьев накалывает на вилку покрытый золотистой корочкой кусок бифштекса, как сквозь слезы запивает его токайским в память о Феликсе Петровиче, погибшем на фронте от вражеского брадобрея при исполнении служебного долга.
В конце апреля солнце грело необычайно сильно. Солдаты мрачно шутили, что оно либо перепутало собственное расписание, либо сговорилось с аллахом против них. Но со сговором или без такового, солнце нещадно жгло своими огненными стрелами пропыленные воинские колонны и доводило солдат до полного изнеможения. Кроме усталости от пеших переходов, они страдали от жары и жажды. По бескрайним пыльным дорогам они, нагруженные ранцем, шинелью, походным одеялом, ружьем и патронташем, еле волочили ноги. Даже фляжка с протухшей теплой водой была им в тягость. А когда их встречало или нагоняло начальство, им приходилось подтягиваться, держать строевой шаг — знаменитый русский военный шаг, которому нет преград. Солнце, дождь, буря — все равно, солдат должен шагать как полагается, даже если он и болен.
Еще и сражения не начались, а уже пошли потери. Днем жарко, ночью холодно. Их мучила лихорадка, от которой цвет лица становился серо-желтым. В самую жару у них стучали зубы как от холода, а ночью они пылали огнем. Их мучили кишечные проблемы. Половина роты сидела на корточках в кустах, другая половина едва дожидалась. Потом они менялись. А ко всему этому еще и солнце. Едва оно появлялось из-за горизонта, как почва под ногами становилась подобна жаровне.
Лихорадка не миновала и Феликса Петровича. Турецкий брадобрей его пощадил, а лихорадка — нет. Вторая армия двигалась к Браиле. Феликс Петрович, с лимонно-желтым лицом, сидел на повозке, свесив ноги. Его трясло, несмотря на накинутую шинель, несмотря на жару. Муравьев ехал рядом.
— Как себя чувствуешь, Феденька? — заботливо спросил он. Этот великан не страдал ничем.