Александр Иванович снял белый форменный сюртук и улегся на узкую койку. Было уже поздно, он сильно устал, но сон никак не приходил. Ночь обещала быть спокойной. Ни гром орудий, ни пуск сигнальных ракет не нарушали ее тишину. Но на душе капитана было неспокойно. Вместо того, чтобы погасить лампу, он встал и подкрутил фитиль, увеличив освещение, открыл иллюминатор и вдохнул прохладный морской воздух. Из настенного зеркала на него глядело его собственное лицо. Утомленное, побледневшее, с уже редеющими волосами, а ведь ему исполнился только тридцать один год. Он отвел взгляд. Ему показалось, что на него глядит чужой человек. Он сел за стол и вынул из выдвижного ящика красиво инкрустированную коробочку. В ней хранились письма Софьи Петровны, которые приходили регулярно с транспортными кораблями. Он взял последнее из них, полученное этим утром. Развернув лист, он принялся снова читать его:
«… Наконец-то я с большой радостью могу казать, что с Вашим другом все хорошо, — писала Софья. — Слово «хорошо» может показаться сильным преувеличением, но уверяю Вас, Александр Иванович, что так и есть на самом деле. Для врачей это улучшение едва заметно, но для меня оно очевидно. Смею утверждать, что в наиближайшее время Юрий встанет с кровати. Он уже не выглядит тем безжизненным полумертвым человеком, каким Вы его доставили сюда. Сейчас у него появилась воля к жизни, и мне кажется, что это самое важное. Когда Вы уходили, он был беспомощен, находился ближе к смерти, а не к жизни. Думаю, что то его состояние преодолено. Я твердо верю, что он выздоровеет. Надеюсь, что эта весть Вас обрадует…»
Александр Иванович прервал чтение. Откинув голову, он закрыл глаза и задумался. Канонир Павел регулярно получал письма от своей жены, которая служила прислугой у астронома. Через него капитан-лейтенант также регулярно узнавал известия о состоянии мичмана, о той заботе, которой Софья окружила его. Кто бы мог предположить, что эта стеснительная барышня станет такой заботливой сиделкой. При том обстановка в госпитале была угнетающей: тяжело раненые… инфекции, гангрены, смрад… Но барышня — писала Калина своему мужу — не жаловалась, свыклась с обстановкой и храбро ее переносила. Когда мичман спал, она помогала другим больным и раненым. Супруга астронома тревожилась за свою племянницу, но так как та была непреклонна, то она посылала ее, свою домашнюю прислугу, сопровождать барышню и помогать ей в уходе за больными…
Александр Иванович облокотился о стол, подпер руками голову и долго сидел в таком положении. Ему хотелось написать Софье Петровне, выразить словами его теплые, нежные чувства, но рука не поднималась. Не взял он перо в руки и не написал те слова, которые диктовало ему сердце. Если бы Софья Петровна получила хотя бы одно из тех ненаписанных писем, ее девичьи печали вмиг бы рассеялись. Мысль, что ее никто не любит, что для близких она только дополнительная тяжесть и забота, исчезла бы навсегда. Но письма, писанные в сердце Александра Ивановича, до нее никогда не дошли. Его совесть и чувство чести не позволяли ему написать такие письма. Сковав порывы сердечности и нежности, он с мукой задавался вопросом, какова будет его жизнь после завершения войны… Уцелевшие разойдутся по домам… Мичман, залечив раны, может быть заживет счастливо с Софьей Петровной… Он и прежде, не сознавая этого, был небезразличен к ней. А теперь, когда своим выздоровлением он будет обязан ей… Нет, я не должен становиться на пути своего друга… Когда закончится война… Эта мысль показалась ему невероятной. В ней было что-то неясное и далекое, потому что всего через несколько часов война снова напомнит о себе.
Глава XXIII
Решительные дни у Варны
Феликс Петрович собирал багаж. Он решил внести в дневник эту замечательную дату — отбытие от Шумена.
— Какой завтра день?.. Пятница… тринадцатое! Ну и дела!
— И что с того? — отозвался Муравьев. — Не все ли равно? Ты же не фаталист. Важно то, что едешь.
— А ты остаешься… Понимаю тебя, Андрюша, но ничего не могу поделать. Не сердись.
— Я не сержусь, — ответил Андрей, но на самом деле он страдал от того, что расстается со своим другом. В руке он держал томик Цезаря. Подал его Феликсу.
— Не забудь взять его.
— Оставь себе. Дарю. Может, ты все же решишь стать офицером. Пригодится тебе.