Егоров раздал карты. Феликс Петрович и Муравьев сначала ставили понемногу, но когда им стало везти, повысили ставки. Банк держал Егоров. Его ловкие руки быстро и сноровисто управлялись с деньгами и картами, и в то же время он успевал отпускать остроты в адрес того или другого. Время шло. Кое-кто из присутствовавших засыпал сидя, начинал храпеть и встряхивался, потом засыпал снова. За другими столами также спокойно играли в карты — благо, что большое начальство давно почивало наверху. Пахло обувью, потом, влажной одеждой и еще черти чем, но Феликс Петрович и Муравьев увлеклись игрой. Они выигрывали, но это не отражалось на хорошем настроении адъютанта. После полуночи, однако, счастье переметнулось на другую сторону. Но это не повлияло на молодых людей — они продолжали делать ставки. Егоров, со своей стороны, угощал их хорошим вином (вероятно, из генеральских запасов), подшучивал над ними, а руки его, работая как будто сами по себе, действовали безошибочно, прибирая деньги, производя расчеты, раздавая карты… Почти одновременно кошельки Феликса Петровича и Муравьева оказались пустыми. На подзуживания Егорова продолжать делать ставки они только беспомощно пожимали плечами. Егоров зевнул, собрал колоду карт (деньги он перед тем спрятал поглубже — они ему в Одессе пригодятся) и сказал:
— Что поделаешь, господа. Когда везет, а когда нет. Кому не везет в карты, тому повезет в любви.
При этом он так посмотрел на Феликса Петровича, что молодого человека пробрала дрожь от злого холодного взгляда. Что хотели сказать эти глаза, Феликс не разобрал, но в них было столько недоброжелательства и явной ненависти, что даже Муравьев это заметил. Ясно было, что Егоров сводил личные счеты.
— Да-а… Список отпадает, — произнес Муравьев, провожая взглядом удалявшегося Егорова.
— Что за список?
— Да я наметил купить кое-что в Одессе.
Феликс Петрович печально улыбнулся:
— Не беспокойтесь. Уверяю вас, мой дядя нас профинансирует. Он чудесный человек, вот увидите.
Приближался рассвет, дождь прекратился, их больше ничего не задерживало. Восход солнца застал их уже в степи. Давно потерявший связь с природой (он был городским мальчиком) Феликс Петрович задыхался от волнения. Никогда раньше он не встречал восхода солнца в степи. Ему показалось это великим таинством. Он попытался разбудить Муравьева, но не смог. Тот спокойно спал в повозке, забыв про недавнее невезение. Феликс пробовал поговорить с Иваном, но говорливый по природе казак сейчас не имел настроения. Он только пробормотал, что солнце каждый день всходит одинаково, и продолжал полусонно править повозкой. А Феликс Петрович не успокаивался. В его привычках было делиться своими радостями и тревогами. Он собрался написать хотя бы одно письмо, в котором можно было бы дать описание великолепия восхода солнца. Кому оно будет отправлено — Сирене, приятелю Кривцову в Берлин или поэту Дельвигу, Феликс еще не решил, но уже составлял в уме текст этого поэтичного послания. Солнце — главное божество для всякой жизни на свете. Он согласился с фараоном Эхнатоном, который пытался ввести культ Солнца, и сравнил степь с морем. Но потом он решил, что такое сравнение слабо и нужно сравнивать степь с океаном, что небо горит пожаром на утренней заре, и даже попытался изложить эти мысли в стихотворной форме, но не заметил, как задремал на неудобном сидении вопреки немилосердной тряске.
Наконец 14 апреля 1828 года повозка с двумя молодыми стажерами-дипломатами, утомленно скрипя после тысячеверстной дороги, въехала на улицы Одессы. Город, переполненный частями Второй армии, волновался и шумел. Поплутав изрядно, Феликс Петрович и Муравьев нашли дипломатическую миссию и представились Антону Антоновичу, которого они так и не смогли догнать в пути.
В тот же самый день 14 апреля в Петербурге императорская канцелярия выпустила в свет долгожданный манифест о начале войны. Правительственные фельдъегеря повезли манифест в Николаев, штаб Черноморского флота, командующему Кавказским фронтом и в Одессу, где уже находилась штаб-квартира Второй армии. Вместе с манифестом император подписал и разослал всем европейским посольствам в столице еще один документ: декларацию правительствам европейских держав. Австрия и Англия в последнее время явно и недвусмысленно выражали свое враждебное отношение к России и зорко следили за каждым ее шагом во внешней политике. Чтобы уберечь себя от новых противников (вполне хватало Турции), Россия предложила вниманию европейцев эту декларацию, в которой разъясняла им свои намерения. В ней говорилось, что война ведется для уточнения русско-турецкой границы в районе Дуная, за восстановление нарушенных статей Бухарестского мирного договора, за восстановление автономий княжеств Валахия, Молдавия и Сербия, за свободу судоходства через проливы Босфор и Дарданеллы, за умиротворение положения на Балканском полуострове, за предоставление автономии многострадальной окровавленной Греции, которая уже семь лет вела борьбу за свою свободу. Россия объявляла о своих претензиях на крепости Анапа и Поти и заявляла, что не имеет никаких других целей.