Нет, не могу ругаться на стариков, получается слишком мягко. Едем дальше.
В десять лет воспитатель повез меня в пещеры на экскурсию. «Знания есть сила, мой милый инфант». Я не ответил. «Что же вы не отвечаете, май лавли инфант?». «Ант ноувейшн кердимикейшн строудри фраптен», – сказал я на выдуманном языке. Воспитатель бесился от этого, что доставляло мне огромное удовольствие.
Экскурсовод показал нам сталактит. «Это Дамоклов меч, по преданию он упадет на самого большого грешника. А самый большой грех – хула на Святого Духа». «Хула», – повторил воспитатель и ухмыльнулся. «Пройдемте». Мы должны были пройти под сталактитом, чтобы исследовать пещеру. Я встал, как вкопанный. «Что же вы встали, мой инфант террибль? Неужели вы трусишка?».
Я убью тебя, Педди. Не знаю, где ты сейчас, но я найду и убью тебя. Я куплю гигантскую микроволновку, засуну тебя туда целиком и нажму на разморозку, чтобы ты медленно умирал. Трусишка, говоришь? Я выну тебя из микроволновки и съем, через некоторое время ты превратишься в дерьмо. Педди, я засуну тебя в целлофановый пакет, а может быть, в пластиковую коробочку для завтраков, куплю билет до Парижа, пойду в Лувр и обмажу тобой «Мона Лизу». Я сделаю чистосердечное признание, скажу, что съел тебя, ты превратился в дерьмо и испортил великий шедевр. Пусть все знают, что за дерьмо испортило «Мона Лизу». Это дерьмо, получившееся из тебя, Педди.
– Ты хочешь хороший заголовок, Инна? «Человек-дерьмо загадил “Мона Лизу”».
Это моя месть, и да будет она такой.
Срываться на воспитателя гораздо проще, чем на старика в «шестерке». Это доставляет удовольствие.
В пещере я не мог сдвинуться с места, меня охватил страх. Я тут же решил, что совершил самый большой грех – хулу на Святого Духа. Смерть во сне сразу показалась глупостью: я видел предмет своего страха над собой – Дамоклов меч упадет на меня прямо сейчас и на этом все кончится. Я стал задыхаться от паники, воспитатель взял меня за руку и силой потащил вперед.
Никогда не бери меня за руку. У меня есть арбалет, я знаю, как убивать.
Дамоклов меч был позади, он не упал на меня, но страх не отпускал. «Упадет на обратном пути». Это была самая страшная экскурсия в моей жизни, у меня даже начался тик, но когда мы шли обратно, в голову пришла спасительная мысль. Я не знаю, что такое хула на Святого Духа.
Я даже не знаю, что это такое, вообще не понимаю, не могу осознать, так как я могу этого бояться?
Даже рассмеялся. «Ведите себя тише, мы в приличном обществе, мальчик», – сказал воспитатель.
Заткнись, Педди. Помни о «Мона Лизе».
Тот случай научил меня противостоять страху. Я понял, что могу с ним бороться.
«Видите, как много вы сегодня узнали, это куда лучше, чем найти обитель в мире иллюзий».
Каких еще иллюзий? Суспензи димаг херенси свинч мерин! Учи выдуманный язык, Педди. Дерьмо, испортившее шедевр.
«Называйте отца папенькой, а мать мадре, так вы покажите им вашу любовь», – велел воспитатель, когда мне было одиннадцать.
Ты за это заплатишь, Педди.
«Да, папенька». «Я записал вас в секцию стрельбы из лука». «Спасибо вам, папенька.»
Дома мы должны были обращаться друг к другу на «вы». Отец – знаменитый писатель, творческая интеллигенция.
«Какое же это счастье, что вас записали в стрельбу из лука. Вы, наверное, очень рады, мой инфант?».
Микроволновка.
«Это я посоветовал вашему отцу стрельбу из лука. Ну что за спорт, эка фантазия тела и духа! Сам Одиссей тренировался в стрельбе из лука, а он, как вы знаете, был значительной исторической личностью».
Вообще-то Одиссей был персонажем, Педди.
Так меня отдали в секцию по стрельбе из лука. Это был единственный случай, когда воспитатель попал в цель: мне нравилось натягивать тетиву и стрелять, я даже выигрывал какие-то соревнования. Отец заказал мне из Америки лучший лук. Как-то я забыл его в раздевалке, пришлось вернуться. Мой лук уже был в руках других детей, они вместе с тренером пытались натянуть тетиву, но у них ничего не получалось.
«Это как?» – спросил тренер. «Здесь кнопку нажмите, блокиратор». Забрал лук и натянул тетиву. «Так». «А можно». «Нет».
Не трогайте мой лук. Даже не прикасайтесь к нему. Это мой лук – и только мой.
Я стал хуже стрелять, чтобы меня не брали на соревнования. Я был лучшим и знал это, но меня раздражал этот гадкий тренер, когда-то коснувшийся моего лука. Ненависть к нему росла, в четырнадцать лет я перестал посещать секцию, через два года – школу, через шесть – университет. Мне плевать, где я учился и как, можете даже не спрашивать. Тот лук до сих пор у меня в шкафу, а еще у меня есть арбалет.
Помни об этом, Педди.
Пять лет назад я впервые посетил психиатра, хотя такое обобщение будет неправильным, ведь я помню точный день, час и, признаюсь, может это и странно, даже минуту, когда мне поставили диагноз «обсессивно-компульсивное расстройство». С тех пор все стало только хуже. Официальный статус психа не добавлял уверенности. Почему я больше не ходил к психиатру и даже не пытался лечиться, не знаю. Я решил, что это неизлечимо.
В последнее время я часто представлял, как еду на машине со словом-транспарантом наверху, и все вокруг умирают, а я еду дальше, вперед, по городам и странам, по замерзшему океану, делаю круг, приезжаю в начальную точку и вижу зомби, которые восстали, но увидев слово, снова умирали, я ехал дальше по городам, странам и замерзшему океану, делал круг, добирался до начальной точки, дважды мертвые превращались в червей, я ехал дальше по городам-странам-океану, делал круг, люди превращались в почву, и почва умирала, она была проклята посеянными в нее мертвецами, а значит словом. После семи кругов я просыпался, потому что…
Удар по тормозам. Мне кажется, я только что подумал о слове или даже произнес его.
3
«Он работал в словорубной мастерской вместе с отцом, пока не подставил язык под тесак».
– Что это?
– Читай. Некролог.
– Чей?
– Твой, ну.
– То есть я все-таки умер?
– Ну как бы да.
«Был убит стрелой».
– Бред же, а?
– Читай, – Инна с напором.
– На обратно, не надо мне.
– Да ты читай, читай.
– Не суй.
– Почитай, пожалуйста.
– Хорошо, давай, надоела.
Даже имя не написали, неуважение какое-то.
– Даже имя не написали.
– Новожилов, вот.
«Новожилов был суммой слов, сказанных его предками, как и любой другой человек. Человечество есть сумма слов, когда-либо сказанных людьми. Новожилов был человеком».
– Вслух.
Повторил вслух.
– Это такой вывод обо мне?
– Выше.
– На, не хочу читать этот бред. Даже имя не написали.
– И это вся твоя реакция?
– Вся, а что я должен делать?
– Ты умер.
– Ничего я не умер, убери это.
Отдал Инне некролог.
– Не показывай, это просто мое воображение.
– Мы сейчас позвоним на радио и убьем кого-нибудь словом.
Зачем она это сказала? Ну вот зачем? У меня всегда волна 95,5.
«Ты сказал». «Нет, ты сказала». «Ты сказал». «Спорить с тобой». Знакомые ведущие, вечно пререкаются, давно к ним не прислушивался.
– Звонки скоро будут, их телефон, – Инна сказала номер, я знал его наизусть, слышал миллион раз. – Позвонишь и скажешь слово.
– Ты можешь остановиться? Давай обратно некролог.
Выключил радио, лучше некролог, чем это, хотя теперь меня не оставляет мысль позвонить на радио и проверить слово. Нет, я не должен думать о слове.
Я могу наказать кого угодно, в моих руках чужие жизни, это слишком сложно.
– Чужие, – повторила Инна, – чужие, поэтому звони. Сам ты уже умер.
– Ничего я не умер, дай.
«Он работал в словорубной мастерской вместе с отцом, пока не подставил язык под тесак».
– Не с этого все началось.
– Выше.
«Долгое время Новожилов считал, что крик при рождении и есть слово. Потом он думал, что первое слово, произнесенное человеком, и есть то самое слово».