При всем своем сребролюбии, умениях и цинизме Хайнрих Поммель был почти идеальным главой. Отчего так? Оттого что радовался успехам подчиненных, искренне желая, дабы мы оказались достойны наивысшей чести, какая только может быть дарована инквизитору: лицензии Его Превосходительства епископа Хез-хезрона, или лицензии Апостольской столицы. Сам он давным-давно мог покинуть Равенсбург и работать в Хез-хезроне при самом епископе, но вечной горячке и вечному балагану, царившим в метрополии, предпочитал провинциальный покой. Я понимал его, но в то же время и жалел, что удобства повседневности пригасили в нем жар, какой должен пылать в сердце всякого инквизитора. Ибо место черных плащей (как нас кличут) там, где безраздельно властвуют зло и неправда. А местами такими, собственно, и являются Апостольская столица, Хез-хезрон, и Энгельштадт, столица нашей великой Империи. Там расцветают ереси, там отступники замышляют свои мерзейшие планы, там в тайных мастерских чернокнижники призывают демонов, а ученые изучают таинства темной магии.
— А может, спроворим наконец какой-никакой ужин? — спросил Вагнер. — Много винища, много жратвы, девки, музыканты… Ты как, Мордимер?
— Если городской совет оплатит… — отвлекся я от набожных мыслей.
— Оплатит, оплатит, — усмехнулся он. — Тут ведь такое дело: вдруг через месяц или там через год снова потребуется наша помощь? И захотят ли они, чтоб мы вспомнили, как уехали из Кобритца голодными и жаждущими?..
— Святая правда, Фаддеус, — согласился я.
Горожане были искренне благодарны нам за победу над бандой оборотней, а потому устроили пир — если не роскошный, то, скажем так, приличный. За длинными столами, выставленными подковой и накрытыми снежно-белыми скатертями, сидели отцы города, местный приходской священник, аптекарь да несколько купцов из тех, что побогаче. Кое-кто пришел с женами, другие — с дочерьми, а еще я приметил четверых молодых и хорошеньких женщин, которое не выглядели ни теми, ни другими. И трудно было не заметить, что жены горожан поглядывали в их сторону, скажем так, без вдохновения. Видно, не привыкли к присутствию девок за трапезным столом.
— Видел? — подмигнул я Вагнеру.
— Четверо, — ответил тот. — Отмечаю в поведении отцов города похвальную дальновидность. Как, хватит нам четырех, Мордимер? — глянул на меня с шутливым беспокойством.
— Если возьмешь одну, постараюсь не очень вымотать оставшихся, — ответил я.
Бургомистр поднялся с кресла и зазвенел ножом о кувшин. Разговоры понемногу стихли.
— Дражайшие мастера Инквизиториума, — начал, поклонившись нам, и хитроватое его лицо озарилось искренней усмешкой. — Благодарю Всемогущего Господа Бога, что именно вас послал на помощь бедному городу Кобритц, жители которого претерпевали ужасающие страдания от рук банды преступников, выдававших себя за оборотней…
Он коротко хохотнул, будто само слово «оборотни» его позабавило. А помнится, когда мы приехали, щеголял с бутылкой святой воды в кармане.
— Уж сколько слез мы пролили, сколько молитв вознесли к алтарям небесным, сколько недель жили в страхе перед разбойниками! Но страх, терзавший наши сердца, исчез благодаря вам, дражайшие мастера Инквизиториума.
— Еще раз повторит «дражайшие мастера» — удвою им счет, — выдохнул Вагнер мне в ухо.
— Оттого верьте, что сохраним ваши деяния в своей благодарной памяти. Матери в Кобритце уже не будут бояться за детей, мужи — за жен, сыновья — за отцов…
— Сестры — за дядьев, внуки — за дедов… — зашептал Вагнер.
— Сколько будет стоять Кобритц, столько будет жить в нем слава людей большого сердца и большой отваги. Мастера Фаддеуса Вагнера и мастера Мордимера Маддердина! — Бургомистр вскинул бокал в нашу сторону.
Мы встали, и Фаддеус пихнул меня в бок, чтобы я ответил на эту любезную речь, произнесенную отцом города.
— Уважаемый бургомистр и вы, честные обыватели Кобритца, — начал я. — Долг инквизитора — служба. Прежде всего — служба Богу, но, кроме того, и верным агнцам Господним. Ибо Писание гласит: чистое и непорочное благочестие пред Богом и Отцем есть то, чтобы призирать сирот и вдов в их скорбях.[2] Знайте же, что милость Божия — безгранична. Это Он поддерживает всех падающих и восставляет всех низверженных.[3] Нас, инквизиторов, использовал лишь как орудие своей воли по дарению покоя городу Кобритц. — Я на миг прервался, чтобы вздохнуть, поскольку был не приучен к долгим торжественным речам. — Потому не смущайте нас благодарностями…