Прежде всего мы спустились в подвал, потом крутая длинная лестница привела нас в караулку. Караулка — это было сильно сказано: здесь в малой клетушке сидела пара пьяных стражников; увидев Фрагенштайна, они постарались скоренько спрятать под стол бутылку. И конечно, раздолбали ее вдребезги. Гриффо великодушно сделал вид, что ничего не заметил.
— Как там Клингбайль? — спросил он.
— Да влежку, ваш'м'лость! — заорал младший из стражников. — Да я й'му так д'л, что вы!
— Что? — Глаза у Гриффо превратились в щелочки. На месте стражника я бы задумался.
— Верещал он, ну… — Мужчина взмахнул руками. — Ну, я п'шел, значит, и ему, сука, грю, мордой, грю, в стену, не шеб'ршать, — рассмеялся довольно и пьяно. — Х'рошо сказал, а?
Фрагенштайн глянул на старшего стражника:
— Это кто такой?! Я его не знаю.
В голосе его услышал нотки, которые — будь я младшим стражником — заставили бы меня бежать без оглядки. Ясное дело, при условии, что у того младшего стражника в голове, налитой самогоном, осталась хоть капля мозгов.
— Я й'му с ноги, а потом — прутом в рыло, а потом снова с ноги…
— Господин советник, я отъезжал. — Старший стражник, видимо, знал, что им светит. — Первый день сегодня. Неделю меня не было, не знаю его, Богом клянусь… Новый он…
Гриффо был бледен от бешенства. Челюсти его ходили, словно у кота на охоте. Протянул руку.
Старший стражник верно истолковал жест и подал окованную железом дубину, что до поры стояла у стены.
— Как й'бн'л, грю, и нос — кр-рк, а потом, грю, вторым, в глаз, а тр'тим… — нес малый, выставив для счета пальцы.
Некогда мне довелось видеть, как епископ Хез-хезрона развлекается игрой в лапту.
Его Преосвященство удивил меня точными и сильными ударами битой по мячу. Но это было ничто по сравнению с ударом, который нанес Гриффо. Одним точным движением палки он сломал стражнику все три выставленных пальца. Потом ударил слева и попал точнехонько в колено. Лишь тогда молодой принялся истошно вопить.
— Пойдем, — приказал я старшему стражнику и потянул его за рукав.
Стражник послушно пошел за мной. Когда удалялись, мы не слышали ни тяжелого дыхания, ни свиста палки, ударяющей в тело, — лишь полный боли крик истязаемого человека. Интересно, когда именно Гриффо устанет и заметит, что нас нет рядом? И не менее интересно, что к тому времени останется от стражника. Хотя тяжело было не согласиться: получил лишь то, что сам заслужил.
В камеру Клингбайля вели двери, по ржавчине на замке которых было понятно: пользовались ими давно. Воду и еду узнику подавали сквозь малюсенькое окошечко в стене. Зарешетить его никто и не подумал, поскольку в ту дыру не смог бы проскользнуть и ребенок. Я заглянул и увидел человека: он лежал на каменной полке под противоположной стеной. Полка была шириной едва ли в локоть, потому узник, чтобы удержаться на ней, выцарапал щели в кладке, и было видно, что и теперь цепляется за те щели ногтями, хотя при этом спит. Почему же так отчаянно пытался удержаться на каменной полке? Потому что в камере не было пола. Вернее, он, конечно, был, но — скрыт под слоем коричневой жижи. Пахла она столь омерзительно, что уже через миг хотелось отшатнуться от окошка. Жижа состояла из никогда не убираемого дерьма и сочившейся по стенам воды. Благодаря тишине я отчетливо слышал мерный стук капель, долбивших камень.
Сын купца Клингбайля лежал, повернувшись лицом к стене, поэтому видны были лишь его спина с выпирающими лопатками и худые ягодицы, черные от грязи, въевшейся глубоко в кожу. Внезапно застонал и перевернулся. Резкое движение привело к тому, что он с плеском свалился в отвратительную жижу. Тотчас вскочил. Нечистоты были ему по колено, но я обратил внимание на кое-что другое. Лицо Захарии было не только деформированным и исчерканным сетью старых шрамов. Через левую щеку от уголка рта вверх бежала паскудная воспаленная рана, а нос выглядел сломанным. Скорее всего, это были следы побоев, которыми хвастался молодой стражник (и за которые, собственно, получал награду от Гриффо).
Молодой Клингбайль качнулся к двери, разбрызгивая вокруг себя вонючую жижу, а потом поскользнулся и упал. Исчез под поверхностью.
— Ишь, нырнул! — Мужчина рядом со мной рассмеялся искренним смехом полудурка.
— Вперед! — Я оторвался от окошка и дернул стражника: — Вытаскивай его!
— Да вы что, господин? — Он глянул на меня так, словно я предложил содомически позабавиться с собственным отцом.
Человек без сознания может не дышать столько времени, сколько хватает, чтобы раза три-четыре прочесть «Отче наш». А я не хотел, чтобы Захария умер. Был моей надеждой на полторы тысячи крон. И Мордимер Маддердин решил позаботиться о своей и так уже не слишком твердой инвестиции. Одним движением выкрутил стражнику руку — тот согнулся аж до самой земли. Заверещал, а в суставе что-то хрустнуло. Я же выхватил нож и приставил к его горлу.