Однако я не думал, что регенвальдские подземелья имеют целых два уровня. Потом я узнал, что ещё сто с гаком лет назад на этом месте стояла крепость. Но во время войны город сожгли, а твердыню сравняли с землей. Зато подземелья остались почти в первозданном состоянии.
Сначала мы спустились в подвал, потом извилистая, длинная лестница привела нас в караульную. Караульная — это громко сказано, поскольку в маленькой каморке сидело двое пьяных стражников, которые, увидев Фрагенштайна, попытались как можно быстрее спрятать под стол бутылку. В результате её разбили. Гриффо великодушно притворился, что ничего не заметил.
— Как там Клингбайл? — заговорил он.
— Чтоб его, батюшки светы! — отозвался младший из стражников. — Как же я ему влепил, господин, твою ж!
— Что такое? — Я увидел, что глаза Гриффо сузились в щёлки. На месте стражника я бы задумался над этим фактом.
— Орал, господин, тудыть. — Мужчина замахал руками. — Дык, пошел и ему, блядь, того, вмазал и, того, ему сказал, чтоб морду в парашу и не булькал! — Он рассмеялся довольным, пьяным смехом. — Хорошо, твою ж, сказал, нет?
Фрагенштайн посмотрел на старшего из караульных.
— Кто это?! Не знаю его.
В его голосе я чуял тон, который, — если бы я был младшим стражником, — приказал бы мне взять ноги в руки. Конечно, при условии, что означенный младший стражник имел бы хоть каплю мозгов в башке, залитой выпивкой.
— Я ему пинок, а потом прутом по рылу и, того, снова пинок…
— Господин советник, я уезжал. — Старший стражник несомненно знал, чем это светит. — Я первый день. Неделю меня не было и его не знаю, Богом клянусь. Это новенький…
Гриффо был бледным от бешенства. Челюсти у него ходили, как у мышкующего кота. Он протянул руку.
Старший стражник понял жест и подал обитую железом палку, которая до сих пор стояла, опёртая о стену.
— С первой пиздюлины, того, я ему нос свернул, вторым, того, въебал в глаз, а третьим… — хвастался юнец, разгибая пальцы[27].
Когда-то я имел честь наблюдать, как епископ Хез-хезрона забавляется игрой в лапту. Его Преосвященство удивил меня точным и мощным ударом битой прямо по мячику. Но это было ничто по сравнению с ударом, нанесённым Гриффо. Одним ловким движением палки он сломал стражнику все три вытянутых пальца. Потом двинул с левой и попал точно в колено. Лишь тогда мужчина начал душераздирающе выть.
— Идём, — приказал я старшему стражнику и потянул его за рукав.
Он послушно пошёл за мной, и когда мы уходили, не слышали ни сопенья, ни стука палки, бьющей по телу, лишь полный боли рёв истязаемого человека. Мне было интересно, когда Гриффо утомится и решит присоединиться к нам. И также же мне было интересно, что останется от стражника. Хотя трудно было не согласиться с тезисом, что он получает лишь то, что усердно сам заслужил.
* * *
В камеру Клингбайла вели дверцы, по покрытому ржавчиной замку которых я понял, что ими давно не пользовались. Узнику подавали воду и еду через маленькое окошко в кладке. Никто не задал себе труда, чтобы его обрешетить, поскольку даже ребенок был бы не в состоянии влезть в этот проём. Я заглянул и увидел человека, лежащего на каменном помосте у противоположной стены камеры. Помост был шириной едва ли в локоть, поэтому узник, чтобы удержаться на нём, выцарапал дыры между кирпичами, и я видел, что сейчас, во сне, он цепляется ногтями за эти отверстия. Почему он так отчаянно старался удержаться на каменной полке? А всё потому, что в камере не было пола. Или, скорее, конечно был, но невидимый, покрытый слоем бурого месива. Настолько зловонного, что в какой-то момент мне захотелось отпрянуть от окошка. Месиво состояло из никогда не убиравшихся испражнений приговорённого и сочащейся со стен воды. Благодаря царящей вокруг меня тишине я слышал мерное «кап-кап» капель, стекающих по стенам.
Сын купца Клингбайла лежал, повернувшись лицом к стене, поэтому я видел лишь его спину с выпирающими мослами лопаток и тощие ягодицы, покрытые глубоко въевшейся под кожу грязью. Вдруг он охнул и повернулся. Это порывистое движение привело к тому, что он с плеском упал в отвратительную массу. Вскочил почти мгновенно. Нечистоты доходили ему до колен, но я обратил внимание на нечто другое. Так вот, лицо Захария было не просто обезображенным и помеченным сеткой старых шрамов. Через левую щеку, от угла глаза до подбородка, тянулась отвратительная, воспалённая рана, а нос казался размозжённым. Очевидно, это были следы побоев, которыми хвастался молодой стражник (и за которые как раз получал сообразную награду от Гриффо).