Сначала было предощущение человека. Когда о человеке рассказывают, то у меня появляется первый образ. Об этом человеке предощущение было подающим надежды. Мне сказали, что педагог молодой, он прост и с юмором. Эта характеристика преподавателя мне очень понравилась, потому что — я не знаю, как сказать, все мы имеем счастье или несчастье знать педагогов Комиссаржевского училища — все они с манией величия, все они Кандидаты Наук, если кандидаты наук — они в мыслях уж втройне доктора, если они доктора, то они боги, то есть без челобитья не обойдешься. Им задаешь вопрос — так потом приходится расшифровывать очень умный ответ. Характеристика А. Е. подавала надежды, что все пойдет впрок. Наконец-то можно было найти друга в лице умного мужа. Таких друзей у меня еще не было. То есть, были, но они не были освидетельствованы какой-то научной степенью.
Этот комплекс, кстати, имеет место быть. И все мои шутки по поводу того, когда же господин А. Е. получит докторскую степень, затем звания еще б o льшие — для меня имеют значение. Представлять себе, что господин А. Е. когда-нибудь будет академиком… Оно вызывает во мне трепет. Академик, который будет сидеть со мной рядом… Ну да ладно, это только мои комплексы.
В весенний день должен был состояться первый урок. У меня и некоторых людей, подбитых мною на розыгрыш-тест. Я подумал, почему бы не взять у этого педагога интервью, причем по-настоящему. Почему бы не прийти к нему с видеокамерой, приборами, микрофоном, не разыграть из себя журналистов. Мы отрепетировали на большой сцене — нас было трое: я, Степа Дужников и Володя Новицкий. Володя был осветителем, Дужников оператором, я — ведущим. Перед репетицией мы сразу подумали, что А. Е. после «интервью» будет либо нашим большим другом, либо большой занозой — никаких зачетов по зар. литературе мы без крови не получим. Естественно, было волнение — выходить на такую авантюру — это все равно что на сцену, мы волновались.
Я увидел, как Вы выскочили из буфета и поднимались по лестнице — как раз мы готовились и уже трепетали с нашей идеей. Я Вас увидел и примерил — получится или не получится. И подумал сразу: получится. И розыгрыш получится, и другом станет. Я никогда не обманывался в людях по первому впечатлению. И не обманулся.
Благополучно отрепетировав, мы постучали в аудиторию, зашли — ну, всё профессионально — установили осветительный прибор. Дужников встал на изготовительную позицию, выбрал точку съемки, а я стал задавать вопросы А. Е. Вопросы я уже не помню. А. Е. умно на них отвечал. Мы взяли интервью — он ничего не заподозрил и остался уверенным в том, что это были действительно журналисты. Курс промолчал, за исключением Филиппа Григорьяна, который нас подставлял, вредничал, короче. Но потом мы подошли к Арсению Емельяновичу, и сказали, что мы студенты и хотели его разыграть. Вот так и познакомились.
Дальше отношения развивались стихийно, и развивались они стремительно. Мы подружились.
Я хохотал, как зарезанный. Я просто угомонить себя не мог, так я хохотал потом. Поначалу, я, ослепленный собственным великолепием, даже не мог понять, в чем мальчики передо мной извиняются. Я, невнимательно слушая, кивал их словам, а фантазии реяли вокруг экрана. Но когда Степа Николаев с некоторым усилием достучался до моего сознания, я хохотал, как безумный. Разумеется, я должен был отомстить.
Треть следующей лекции я посвятил философским воззрениям некоего Иоганна Дрюкенкаца — соперника Канта, основоположника мирового дрюкенкацизма. Философская система немецкого гения была довольно туманна. Известно, что он, путешествуя по Египту среди древних мумий, пришел к обоснованному выводу, что судьба человеческая есть ни что иное, как порхание по цветам жизни. При этом бытие души подразделяется на допричинное обескукливание, первичный закукол, выкукливание сущности и спонтанное раскукливание. Вконец перекуклив сознание студентов, я нацепил для солидности очки с простыми стеклами, и, раскрыв том «Истории эстетической мысли», прочитал с видимым усилием кромешно научный фрагмент из труда «Совершенный кукловод» («Volkommener Puppenspieler», 1802). После вздохнул, сказал о судьбе гения — Дрюкенкац дожил до девяноста семи лет, за год до смерти женился на семнадцатилетней Цецилиии Брудершнобель, но, будучи непостоянным в любви («Все мужчины обманщики,» — тихо сказала студентка Катя Тарабукина), сошелся с восьмидесятилетней Амелией Цубербиллер. Он умер как философ, в окружении учеников, завещав громадное состояние престарелой любовнице.