По программе следующим номером шел «Каин» с Антоном Макарским и красивым Даней, студентом Половцевской студии. Половцевская студия, как я уже писал, отыграла свои показы, но Даня с Антоном, видимо, были в дружбе, отчего и вышли вместе. Антон яростно взывал к Иегове, в существовании которого, по пьесе, сомневался. Даня появился на площадке гнусом в рыжем пиджачке, красавчиком с сигареткой. Тем самым мальчики, ломая традиции, давали понять, что Авель довольно паршивенькая персона, чем, собственно, и раздражил Каина. Даня говорил текст сквозь ленивые зубы, в полном сознании своей, превосходящей Антонову, богопричастности. Красота его, стушеванная отрицательным образом, не так бросалась в глаза и, увидь я его впервые не в жизни, а в спектакле, она, должно быть, не произвела бы на меня того, памятного мне впечатления. Взбешенный хамской сигареткой сценического брата, Антоша метнул в его направлении фанерный куб, опять же ломая библейскую традицию. Там, как Ты помнишь, Каин со свей дури грохнул Авеля головешкой по балде, прости Господи. Даня же, не переменяясь в надменности лица, вывернул пиджачок красной подкладкой наизнанку и так, наизнанку в пиджаке, развернулся к залу тылами. Картина сия была аллегорическая, просвещенный зритель должен был угадать, что Даня скончался вследствие братского раздражения. В общем-то, в своей интерпретации Байрона мальчики, сами того не чая, выразили главную мысль пьесы. Людвиг Витгенштейн считал, что ложные предпосылки все равно приводят к верному выводу.
Искусство актеров, таким образом, было не слишком мной замечено и отмечено, зато сами они остались небезразличны зрителю.
По окончании мистерии меня отловил Хабаров.
— Ну что, ста-аричок, тебя можно поздравить. Только о тебе и говорят.
Я пожал плечами:
— Я не оставил выбора.
— Ты не меняешься. Ну, ка-ак тебе?
— Убого, как всегда.
— Как Будина?
Он назвал имя одной из «хороших девочек», и мне показалось, что я понял, почему он вдруг так спросил. Вообще-то, у Хабарова была жена, Анька, моя однокурсница.
— Великолепна, — ответил я, не солгав. Она работала в «Хождении по мукам».
— Ну, а остальные?
— Назову артистов, — сказал я декларативным тоном и во французской манере стал загибать пальцы от себя, — Кассин, Максим Аверин, Будина… Пока всё.
— Ма-акарский еще…
— Ну да, наверное, Макарский. Хотя с «Каином» смешно получилось.
— Я не видел.
В приподнятом настроении, вспотев от духоты и стеснительности, я вышел из училища. На улице вновь похолодало, я прикинул, что Робертина рановато взялась за грядки. «Интересно. — подумал я, — красивый Даня придет завтра на лекцию?» Мне хотелось, чтобы пришел. Я заскользил по стылым лужам, мурлыкая про себя студенческие имена. «Даня, — говорил я бездумно, — Даня…» Имя Даниил мне не нравилось. Вернее, не «Даниил», а, как обычно говорят в повседневности, «Данила». Имя «Данила» казалось мне просторечным и никак не вяжущимся с обликом юного красавца. К тому же у меня в классе был мальчик по фамилии Данилин, глупый и жирный. И еще я не любил книгу Даниила за кровожадную мрачность. И еще про Данилу-мастера из сказки в пору моего детства ходил глупый и не смешной анекдот с фекальной остротой. Учитывая эти обстоятельства, я приноравливался к новому имени и приноравливал его к своей игре. «Даня, Даня, — повторял я, привыкая, — Даня… Даша.» Имя Даша показалось мне подходящим и трогательным. Я не сразу вспомнил, что такое сокращение не принято и вообще, что это женское имя. В слове «Даша» было что-то теплое, свойское, интимное, что-то из тех отношений, которые должны были связать меня маленького с добрыми и красивыми взрослыми братьями. Я обрадовался своему открытию и тотчас забыл о нем, потому что следом стал думать по алфавиту про Диму Кошмина, про Катю Тарабукину, Машу Куликову, про Олега Кассина, и так, пока не дошел до Фили Григорьяна.