В ее школу — частное предприятие при моральной (и только) поддержке «Мицубиси» я попал стараниями Мариши, которую заботила моя праздность. Теперь, когда мы разошлись, доходами со школы «Рольф» были живы я, Робертина и Пепси-кола. При моей ненависти к детям и самодеятельности, я ставил на сцене «Рольфа» (мокрой, поросшей поганками сцене) пиесу сочинительства И.М. «Алые паруса». Ирина Михайловна, типичная шестидесятница, романтик, верный поклонник Высоцкого, Галича и Окуджавы, знаток бардовских песен, настояла, чтобы в звуковую партитуру были включены зонги Высоцкого — штук пять, все длинные. Я в муках срежиссировал какую-то гнойную парашу, приведшую в восторг бабушек и мам. «Алые паруса» явились знаком моего театрального краха. На премьеру пришла Марина, сопутствуемая г-ном Павловым, своей прежней влюбленностью. Я пришел с Браверман. Ирина Михайловна была возмущена, но виду не показала.
Перед началом спектакля Марина, сохраняя вид веселости на лице, предложила мне в подарок «промокашку» — цветной кусочек бумаги, пропитанной ЛСД (она только что приехала из Амстердама). Я спесиво отказался. Во-первых, мне хотелось еще раз дополнительно пнуть Марину в душу за то, что я жил ее содержанием немалый срок, во-вторых, я начал новую жизнь, слаще любых промокашек — входя в ВТУ им. В. Ф. Комиссаржевской при Государственном академическом театре им. В. И. Живокини, я словно бы сам становился одной большой голландской промокашкой — я был счастлив, все мои чакры сладостно растопыривались и всё «более» было уже за пределами счастья.
Марина, раненная мной, изменилась лицом, что я отметил со злобным удовлетворением.
По премьере мне уже незачем было ездить в «Рольф», но Ирина Михайловна зазывала меня, мы созванивались по-прежнему и я не без удовольствия с ней разговаривал — не оттого, что меня хоть сколько-нибудь трогали судьбы детей — скучных и некрасивых в большинстве своем, но оттого, что мне бесконечно импонировала сама И.М. У нее было качество, столь очевидно присущее Варечке. Она была Другом. Таким хрипатым, прокуренным другом, как в зонгах Высоцкого, свой парень, свой локоть, свое плечо. На нее можно было положиться, к ней можно было приползти с бандитской пулей в животе, укрыться от погрома, она готова продать все свое достояние, обратись я к ней за денежной нуждой и если нужно было спасти от армии моего студента, то обращаться стоило к ней. Ее сестра Галка предложила встречу в школе. Ирине Михайловне тоже назначено было присутствовать моим хотением — я намеревался хвастаться Даней.
Я повстречался со студентом на Нагорной. Он пришел в условленный срок, но я не сразу заметил его и минут десять слонялся по платформе, не догадываясь, что он читает на лавке. Потом мы шли оба вдоль заводской стены к школе, я рассказывал ему про Ирину Михайловну, рассказывал о ней так, как про всех моих друзей, как бы с ироническим анализом, давая понять ему, что почитаю себя некоторым образом выше моего окружения, а его, Даню, равным себе. Мы вошли в логово Ирины Михайловны — промозглый, сырой (зато дешевый) клуб. Педагоги грели насморк об огонек сигареты. В школе «Рольф» курили все, и дамы и дети. Ирина Михайловна урча и хохоча, задыхаясь, куря, раздавая гневные указания школьникам, многоречиво с кем-то прощалась, кого-то призывала, усадила нас в кресла под цветным плакатом: «Эти места только для сотрудников школы „Рольф“!! Просьба к „Гербалайфу“, адвентистам седьмого дня и свидетелям Иеговы: не занимать!!» — Ирина Михайловна не любила бездельников. Галя, ее сестра, человек меньшего жизненного задора, взялась расспрашивать Даню. Тот отвечал своим обаятельным, густым голосом, который, должно быть, нравился женщинам. Она сходу предложила юноше покрасить волосы, чтобы озадачить психиатров, но Даня отказался наотрез, и поспешил сказать, что и нынче у него волосы крашены только ради съемок. Я то и дело выхватывал сигарету, хотя курить мне не хотелось, и Даня из любого положения успевал поднести к ней огонь. Этим фокусом я намеревался поразить Ирину Михайловну и с удовлетворением отмечал, как она хрипло хмыкает и блестит глазами. Когда Даня предложил мне принести кофей из кухоньки при школе, Ирина Михайловна спросила: «Что, они у вас там все такие?» «Нет, — ответил я почему-то с кокетством, — Это самый любимый». Ирина Михайловна засмеялась — ей видимо нравился Даня. Ирина Михайловна в Дане видела наглядную иллюстрацию к моим восторженным рассказам, а Даня слишком смотрел на меня, чтобы видеть себя со стороны.