Мамихина никогда не заботилась о развязке своих историй, потому что ее всегда останавливали прежде.
Послужной список Мамихинского эроса не исчерпывался безликими (преимущественно умозрительными) красавцами. Известно, что в свое время, уже весьма давнее, и она и Чезалес, ее ближайшая подруга и конфидент, обе влюбились в молодого психолога Павлова, арбатского христосика, воспитанного на Ремарке. Они познакомились с ним на каком-то психологическом тренинге, где Павлов — в буйных кудрях и с действительно миндалевидными глазами — выступал педагогом. Он был самовлюбленным импотентом, но в любовном кураже на это не обратили внимания. Чезалес страдала пассивно, Мамихина от отчаянья вышла замуж за павловского друга, унылого поэта и переводчика Вову Коломийца и немедленно родила ребенка на злобу Павлову, который, как и можно было предположить не будучи Мамихиной, не обратил на это внимания. Роды прошли как-то неудачно, на почве чего у нее развился рассеянный склероз — болезнь неизлечимая и даже полагавшаяся смертельной до последних времен. У Мамихиной стали отказывать ноги и временами, как думали новые знакомые, мозги. Но старожилы Тюхиной биографии утверждали, что умом болящая отроду крепка не была, хотя и дурой ее назвать было неловко, чаще ее называли «балда» или «дурында», то есть ласковыми эвфемизмами.
Последние полгода она, прогнав мужа-игрока, коротала досуг в придумывании любовных похождений и малом бизнесе — она основала фирму, руководимую по привычной методе:
— Я не поняла, вы готовы заключить с нами контракт?
— Нет.
— Так, давайте по порядку. Так «да» или «нет»?
Вот к ней-то, к этой Мамихиной, мы и отправились вчетвером — Чезалес, Варечка, я и Даня.
Часто бывает так скучно. Сидишь и думаешь, чем бы наполнить вечер. Но броситься на поиски «смысла» — извините.
В один из таких вечеров раздается звонок в дверь. Это были друзья — Варечка, Мариша, милый друг Сенечка… «Ой, — сказала я себе, — а это что-то, возможно, интересное…» В дом позади всех вошел некий персонаж с на удивление красивым лицом и вообще — ничего. «Мамихина, — сказала я себе, — возможно, что-то будет».
Мы все идем на кухню, усаживаемся пить чай (или что-то еще) и ведем непринужденную, легкую беседу обо всем и ни о чем (в общем, не помню я уже, о чем). Я посматриваю оценивающе на персонажа — персонаж смущенно опускает голову и краснеет. «Ого, — сказала я себе, — А это даже забавнее, чем я думала!» Принимаю «боевую стойку» (ну, в шутку пока):
— Простите, а как вас зовут?
— Даниил.
Все хором:
— Даня Стрельников!!
Персонаж неестественно смеется.
— А я Света Мамихина или просто Тюха! Будем знакомы!
Кладу руку ему на коленку и смотрю в глаза со значением. Даня пытается улыбаться непринужденно, но что-то его явно тревожит. Мариша вперивает в меня укоризненный взгляд:
— Мамихина, оставь мальчика. Выбери для охоты другую жертву.
— Ох, Мамихина, Мамихина… — говорит тут же Великолепова проникновенно.
Тут же включается Сенечка, как кажется, восторженно:
— Да уж, Мамихина, наслышаны мы про ваши подвиги, наслышаны.
(То есть, все с удовольствием поддерживают мою игру. Ура!)
— Да, я вчера познакомилась со статным «персонажем»… — рассказываю о себе какую-то байку, полуправду-полувымысел, довольно эпатирующую, с дальним прицелом. Все смеются, бросают фразки типа: «Ну, Мамихина, ты в своем репертуаре». Даня Стрельников все ниже и ниже опускает голову, натужно смеется и нервно перебирает пальцами.
— Арсений, — говорит он, — не будете ли вы так любезны показать мне, где здесь туалет?
«Ого, — сказала я себе, — мальчик как-то проявился», — и вслух уже произнесла:
— Пойдемте, Даня, я вас провожу.
— Ой, нет, лучше Сеня. Я вас боюсь!
«Оп-па! — сказала я себе, — Интересно — это игра, или он действительно застремался? Это мы выясним эмпирически».
— Ну что ж, Даня, пойдите по коридору до упора и налево. Не буду я вас сопровождать. Не заблудитесь.
— Спасибо.
Даня уходит.
— Мамихина, не пугайте мальчика, — говорит Арсений приглушенным голосом, — Он еще не адаптировался. Ему неловко.