— Я.
— Котяра, у меня здеся такое случилось… Я прямо не знаю, как тебе сказать.
— Говори.
— Котяра, я тута заехала в гости к одному человеку, его зовут Валентин Семенович, хочешь, я дам ему трубку?
— Нет.
— Чего, Арсик? Тебя совсем не слышно. Ты не можешь говорить погромче?
— Нет. Говори, что случилось.
— Ну вот, мы тут сидели, пили, а я что-то стала говорить про новых русских, ну, что они мудаки, там, все необразованные. А парень, который выпивку покупал, он новый русский. Он на меня обиделся и пошел за пистолетом. Он сказал: «Я тебя сейчас убью». Арсик, что мне делать?
— Уезжай немедленно.
— Котяр, ну ты что, куда я сейчас поеду?
— На вокзал.
— Ой, Арсик, я в такой ж…пе, я в этих… В Кузьминках, вот мне Валентин Семенович подсказывает. Пусть тебе Валентин Семенович все объяснит, я ему трубку дам.
— Не надо, — сказал я, но не поспел.
— Алло, — это был уже мужской голос.
— Валентин Семенович, — обратился я к нему кротко, — объясните мне ситуацию.
— Все нормально, — сказал носитель мужского голоса.
— Но, я так понимаю, вышла ссора…
— Все нормально, — сказал Валентин Семенович и повесил трубку.
На мой взгляд, это было неучтиво.
Пятью минутами позднее вновь позвонила Робертина.
— Котярка, — сказала она, — ну тута все устроилося. Он, этот парень, представляешь, уснул. А Валентин Семенович говорит, он на самом деле тихий. Арсик, ты за меня волновался, да?
— Да, — сказал я.
— Ух ты бедненький мой. А как кот мяукает, когда он волнуется?
— Лера, — не выдержал я, — не звони мне ночью…
— Арсик… — помрачнела Робертина, — ты что, меня больше не любишь?
— Да не об этом речь…
— Как не об этом? — Оскорбилась моя любовь, — Об этом. Ты мне сразу скажи, ты меня любишь или нет?
Здесь же, настолько неподалеку, что невозможно представить наш разговор в реальности, ворочалась в постели моя жена. Ты понимаешь, я не мог ответить Робертине на ее вопрос.
— В общем, мне все ясно, — резюмировала Робертина, — ты меня больше не любишь.
И она повесила трубку.
Я в тоске вернулся к Марине.
— Арсений, — не просыпаясь, по-моему, позвала она, — Это кто звонил, Зина?
— Да, — ответил я, опять не найдясь, что соврать.
— Он что, сейчас приедет? Пьяный, да?
— Да. Нет. Не приедет. Давай спать.
— А я и так сплю.
Я забылся в поверхностном полусне.
Через два часа раздался гудок домофона: «ми-и!..»
— Как меня все за…бали! — Марина подошла к двери раньше, чем я сообразил, что это сулит.
— Кто это? — спросил я у жены, якобы сонный.
— Там какая-то пьяная женщина.
— А, — сказал я, — это, наверное, к соседу. Ты ее впустила?
— Нет, конечно.
Марина улеглась в постель.
Вновь послышалось «ми» домофона.
— Я сам подойду, — сказал я.
— Скажи ей, что меня все за…бали. Так и скажи, — распорядилась Марина.
Я снял трубку домофона.
— Алло, кто это? — спросил я сурово.
— Кыс-кыс, — раздалось в переговорном устройстве.
— Кто вам нужен? — спросил я гневно.
— Ой, какой мой котярка строгий…
— Нет, — сказал я, — здесь такие не живут. Правильно номер набирайте, — и открыл дверь подъезда. Я услышал, как щелкнул замок и Робертина вошла.
Ну что, Ты еще не поседел от ужаса? Представляешь, ситуация?
Я балетным шагом впорхнул в кабинет, схватил старое одеяло и, открыв входную дверь, швырнул им в Робертину, которая с идиотической улыбкой уже приблизилась к моему беспечному домику. Иногда Робертина все-таки понимала, что от нее требуется. Она не стала штурмовать Маринино жилище, а покорно поплелась на последний этаж коротать остаток ночи. Не веря, что опасность миновала, я, дрожащий, вкрался под одеяло, где Марина оплела меня жаркими сонными руками.
Поутру, только я убедился, что Марина вышла из подъезда, я поднялся наверх. Подле бочки с известкой, свернувшись зябким калачиком, сбив в комок одеяло, там спал предмет моих вожделений. Я растолкал ее, очумелую, и привел в дом. Она запросила кофе, и я приготовил ей покрепче. Недопив, она пошла в туалет и там, не закрывая двери, продолжительное время тужилась, напрягая отравленный алкоголем кишечник. Потом она вышла, не надевая трусов — спутанные, они мешались у нее в ногах.
— Котяра, — привлекла она мое внимание, — гляди, г…вно упало.
Я, как честная женщина, которая вдруг стала девкой, — я вынужден на каждом шагу преодолевать в себе стыд, знакомый всякому порядочному человеку, когда он принужден говорить о самом себе. Но ведь из таких признаний состоит вся моя книга. Этого затруднения я не предвидел, и, может быть, оно заставит меня бросить этот труд. Я предвидел лишь одну трудность — найти в себе смелость обо всем говорить только правду. Но, оказывается, не это самое трудное. Тебя еще не стошнило? А ведь все так и было.