Я провел беспокойную ночь в чаянии утра. Сказав, что мне надо поспешать на раннюю лекцию, я покинул дом много раньше жены, с тем чтобы продлить часы встречи с возлюбленной. Сердце мое сладостно трепетало, предвкушая упоительные ласки Робертины. Возможно ли именовать мир юдолью скорби, если в нем дано вкушать столь дивные наслаждения? Но увы! Слабая их сторона в их быстротечности, ибо какое иное блаженство можно было бы им предпочесть, если бы по природе своей они были вечны?
Я уже не в первый раз преодолевал тяготы пути, отделявшего меня от объекта моих вожделений. Должно быть, это был третий или четвертый раз, когда я, предощущая свежесть ее поцелуев, с замершим сердцем подходил к парадному ее дома. Над головой моей ширилась прозрачная, неаполитанская синь небесного свода, ослепительно белые снега скрадывали убожество полуразрушенного поселка. Всякое дыхание, всякое дерево, бескрайние луга, заводские трубы, казалось, предызбрали этот день, чтобы вознести хвалу неизбывной благости Творца. Душа моя пришла в счастливое умиротворение, которое, казалось мне, ничто не могло смутить. Женщина, прошедшая мимо с пустыми ведрами, лишь утвердила меня в презрении к суеверию. И отчего небо, дабы покарать меня самыми жестокими наказаниями, всегда выбирает время, когда счастье кажется мне особенно прочным?
— Кыс-кыс! — позвала Робертина из окна в обычной своей манере. Желая доставить радость девушке, я покладисто мяукнул. Робертина восторженно защебетала, отвернувшись от окна, по всей видимости, обращаясь к кому-то. Я мог предполагать, что это ее соседка, баба Поля, уже упомянутая в моей книге. Однако, поднявшись к Робертине, я был тотчас предупрежден, что она не одна — негаданно, как снег на голову, свалился сосед, который обычно здесь не жил. Причиной его визита стала размолвка с женой из-за немеренного употребления им крепких напитков — порок, о котором я уже был наслышан через Робертину, не скупившуюся на брань в адрес несчастного пропойцы. Покинув московскую квартиру, где он проживал последнее время, он приехал сюда, в дом, где запертыми стояли ненужные вещи. В сердцах он забыл ключ от комнаты и теперь был обречен на общение с Робертиной и, стало быть, со мною.
Я был в известной степени огорчен, узнав, что наша встреча будет происходить в присутствии стороннего лица, против которого я был изначально предубежден. Однако, я был приятнейшим образом разочарован, увидев упомянутого соседа. Светскость манер, спокойная прямота взгляда, грация в движениях, изящество слога изобличали в нем человека благородного происхождения. Внешность юноши была скорее своеобразна, чем ярка, но обаяние и одухотворенность делали его почти красивым. Из разговора я узнал, что он выпускник дирижерского факультета Могилевского музыкального училища имени Глиэра, наполовину чех, любит детей и домашних животных. Мне оставалось только недоумевать, силою каких досадных обстоятельств он в свои двадцать лет оказался заброшенным в унылое предместье Серпухова, в дом под снос, будучи связан матримониальными узами с уродливой и глупой, по отзывам Робертины, женщиной и, мало того, прижить с ней двух отпрысков. Также я рассудил, что порок пьянства, по всей видимости, столь прочно укрепился в нем с малых лет, что он за годы умело научился утаивать его. Во всяком случае, в нем не угадывался тиран коммуналки, каким мне описывала его Робертина. Деликатность темы не позволила мне быть настойчивым в расспросах.
Со своей стороны, молодой дирижер с приязнью для себя узнавал во мне человека своей касты, чем, как мне показалось, был удивлен немало. Он спросил Робертину, почему она никогда не рассказывала ему о моих, редких для города Серпухова, достоинствах и отличиях. За разговорами мы сели к столу с видом полного доверия и дружбы.
Паче прочего я был удивлен, когда молодой человек отказался от водки, которой я полагал его порадовать.
— Так я и знала, перепился, — лукаво сказала Робертина, опрокидывая свою рюмку. Хотя всякий другой на моем месте с подозрением отнесся к столь явному несоответствию характеристики, данной Робертиной своему соседу, и его зримого облика, я, проникнутый любовью и верой в ее постоянство, не позволил себе ни на мгновение усомниться в моральной чистоте подруги.