— Как же хорошо, — сказал Петя Полянский, светло глядя добрыми, синими, безумными глазами, — Как же вы добры, хороши, как вы любите друг друга…
Он замолчал, погрузившись в обдумывание сказанного.
Входная дверь открылась и в дом вошла Ободовская. Она, прежде чем поздороваться, выпутала из кашне большой еврейский нос, сняла с жестких кудряшек итальянскую шапочку, вынулась из пальто полувоенного стиля и, в обычной своей манере разметав вещи по вешалке, вошла в кухню.
— Ободовская!.. — закричала Варя и замолкла, думая, как бы поприветствовать прибывшую. — А мы тут справляем праздник «Ну и ну». Все поссорились и расстаются.
Петя с недоумением посмотрел на Варю. Ему было привычно то, что в Марининой компании непонятно шутили.
— Ну, что же, Луиза, — обратилась Марина к подруге. — Как ваша поездка?
Ободовская присела на краешек табуретки, слегка потеснив Варины ноги.
— Я… — начала она было и замолчала.
Потом она вдохнула и сказала:
— Илюша со мной не поехал. Я была там… одна…
Все оторопело смотрели на Луизу, не понимая еще — смеяться или сострадать этой нечаянной параллели.
— Лу, — осторожно сказала Варя, — может быть, ты хочешь вина?
— Нет, — покачала головой Ободовская, — Я, пожалуй, пойду немного поплачу…
Она ушла в кабинет.
— Ну что же, — резюмировала Варечка, — праздник «Ну и ну» продолжился праздником «Вот тебе и на».
Некому было возразить ей.
Так за разговорами, в которых наиболее частыми словами были «ну и ну» и «вот тебе на», прошло первое число января 1996-го. Я прощался с мечтами и надеждами, мне казалось, что изменилось время, и я изменился с ним. «Все теперь будет иначе, — думал я, — Марина ошиблась, ей не придется уступать. Я проживу с ней до старческих седин как добрый и любящий супруг. И никто более не поселится в моем сердце, отравленном несчастной любовью». Призрак Василия Розанова — жирный, с холодными серыми глазами сидел на подоконнике. «Не с тем живи, с кем хочется, Сеня» — наущал он меня, и я верил, верил всё первое января в правоту этого ублюдка.
XV
Душа приказывает телу — и тело тотчас повинуется. Душа приказывает себе — и встречает отпор.
Второго числа, едва Марина ушла на работу, я взял шампанского, набил в банки салатов, забрал ноги американских кур и поехал в Серпухов. И память, и воображение бессильны восстановить ход моих мыслей. У меня есть все основания предполагать, что мыслей у меня не было. Кроме одного только желания видеть ее, ехать к ней в автобусе, а перед тем ждать автобуса, клацая зубами на ветру (ради нее), у меня не было ни мыслей, ни чувств. Розанов, Марина, мои бедные подруги вспоминались мне неприязненно отчужденно, какое-либо чувство, кроме любви — моей любви к Робертине — воспринималось мной как неправда, словно кроме меня в этом мире никто и любить не умел и удивительно, что смел притязать на любовь.
Когда я подходил к дому, сердце мое затрепетало. Возбужденная фантазия представила картину разбитого бессонницей разгула — музыканта, Игоря, его агрессивных любовников, саму Робертину — бледную, с расстроившейся прической, пьяно и косноязыко сюсюкающую. Дрожа рукой, я повернул ключ в замке. Старая дверь не поддавалась. Я тряс замок, наваливался на дверь плечом, пытался открыть ее с кротостью и спокойствием, а то нервно совал ключ туда-сюда. На шум вылезла румяная баба Поля. Подвязав седины пуховым платком, она улыбалась.
— Що, парубоче, приїхав до п o дружки? Давай, давай, зачекалася вже! Ти давай, я їй постукаю, вона вдома. Давай, давай, я їй постукаю.
— Да нет, не надо, баб Поль, — заволновался я. Зная навязчивость скучающей старухи, я не хотел, чтобы она мешала нашей встрече. — Я сам открою. С праздником тебя.
— Ой, дякую, дякую, парубоче, дякую, дай тобі боже доброго здоров'я, щоб був ти веселенький, здоровенький, ти вибач мене стару, коли що не так.