— Постой, погоди, — перебил его я, — А что ты скажешь про Колокольцеву?
— Колокольцева… — задумался он, — Хорошая девчонка.
Мы поговорили еще не менее получаса, то и дело возвращаясь к уже хоженым темам. Потом я положил трубку и долго не мог заснуть, ворочаясь в предвкушении новых встреч. Фомичев, Шеремет, Собакеева, ха-арошие девочки и мальчики — безликие, но такие притягательные — водили эльфические хороводы в моем угасающем сознании. У меня было время подготовиться к битве не на живот а насмерть, к веселой борьбе за покорение ВТУ им. В. Ф. Комиссаржевской, в которой я мог только победить — и никак не умереть. «Ну скорей бы, скорей…» — думал я на границе яви и сна.
Ночью снились чемоданы, зонтики, шляпы — какая-то фрейдистская мура, не связанная с актерским поприщем.
V
Я искал с кем поделиться предощущением радости. Друзья, как я уже сказал, утешали Марину, им было не до меня. В моем распоряжении была только беспринципная Ободовская, чьи отношения с Мариной последнее время заметно охладели. Мы назначили встречу в ресторане «Интуриста» — Луизочка вновь разжилась какими-то неправедными деньгами.
— Ах, Арсений, душенька, — приветствовала она меня, выставив щеку для поцелуя, — как я по вас соскучилась. Все-таки, если не видеть вас долго, начинаешь скучать.
— Друг мой, друг мой, — я поцеловал щеку с французской галантностью позапрошлого столетия, — я томился стократно большим желанием видеть вас.
— А, — сказала Ободовская, — ну-ну. Что же ваши делишки? Все пестуете сироту? Мариночка очень переживает. Верите ли, говорит всё про вас. Совершенно невозможна. Тотальная зомбификация личности.
Действительно, насколько я могу судить, Марина вошла в степень опасного психического помешательства. Всякий раз, заходя на Арбат среди дня, чтобы почерпнуть из кучи «награбленного добра», я обнаруживал следы тайной игры ее болезненного сознания. Ты знаешь, чтобы мне улечься на ночь, необходимо множество предметов. Во-первых, нужен стакан воды, на случай, если я захочу пить. Обычно стакан пребывает нетронутым, но если его нет, я затрудняюсь уснуть. Во-вторых, у меня наследственная светобоязнь, и на лицо я всегда наверчиваю темную майку, спасаясь от первых солнечных лучей. Потом, мне нужна маленькая подушечка, паче я засну на боку и тощие коленки будут упираться одна в другую. Мне нужен крем, потому что по зиме у меня сохнут и трескаются губы. Вроде бы все. Так вот, приходя на Арбат, я обнаруживал, что в изголовье стоит нетронутый стакан с водой, на подушке лежит синяя майка, а под одеяло запрятана маленькая подушечка. Со злобным спокойствием я выливал воду, прятал подушку и майку. Меня раздражала Маринина влюбленность. Я знал, что ее тоска по мне искренна, но мне она была противна.
— Ну, а как же вы, Луизочка? Как язва вашей любви?
— Прекрасно! — Ободовская захохотала мелодическим смехом, — Илюша не расстается со мной. И знаете, что нас спасло? «Гербалайф»!
«Гербалайф» было израильское оздоровительное средство, которого реклама в течение двух лет утомляла семитским многословием. Однако Ободовская использовала слово как эвфемизм, потому что шепотом добавила:
— Ну-ка, прикройте меня, мне пора…
Она высыпала из пузырька щепотку «гербалайфа», разделила ее на три «дороги» и всосала в большой нос.
— Ой, — сказала она тонко, — только не чихнуть!
Я подумал сокрушиться сердцем о судьбе Ободовской, но, видя ее оптимистические глаза со зрачком в точку, не нашел в себе искренности и только сказал:
— Но ведь это может быть опасно…
— Арсений, я вас умоляю, — Луиза приложила руку к груди, — Избавьте меня от назиданий. Я готова руководствоваться вашими советами во всяком другом деле, но здесь…
— Долг дружбы…
— Платите ваши долги другим. С вами мы в расчете. К тому же Джордж… А, вы не знаете Джорджа. Он сидел на «гербалайфе» пятнадцать лет и слез за год. Конечно, это неприятно, но пока есть денежки… Только бы на работе не узнали. Так чт o ваша сиротка, она еще жива?
— Да. — я надул щеки в гордом сознании, что у меня есть содержанка, — Но ей, видать, недолго осталось.
— Я знала, что вы скоро охладеете. Думаете вернуться к Мариночке?
— Вы меня не поняли, — улыбнулся я с возрастающим самодовольством, — Но деньги, ma chaire, деньги… Нету денег… — сокрушенно закончил я, привычный клянчить у подруг.
— Нету денег — привяжите к ж…пе веник, — оживилась Ободовская.
— Я бьюсь как рыба, а она покупает мне на мои же средства черные очки.
Я достал из кармана означенный предмет и косо надел на нос.