Хокану внимательно посмотрел на властительницу. Она была так хороша собой, что, видимо, не в полной мере осознавала свою привлекательность. Однако ни лучистая улыбка, ни густой слой тайзовой пудры не могли скрыть ее волнения. Молодой человек сразу почувствовал: ее душу гнетет какая-то тяжесть.
Эта догадка заставила его призадуматься. В свое время Мара готовилась стать жрицей богини Лашимы, но судьба распорядилась иначе: не успев принести обет, она вынуждена была возложить на себя бремя правления имением. По всей вероятности, до свадьбы она не имела дел с мужчинами. Между тем Бантокапи из рода Анасати, ставший ее мужем и властителем Акомы, неотесанный грубиян, был сыном заклятого врага ее рода. Хокану вдруг осенило: в браке ей выпало немало горя, потому-то властительница, успевшая стать матерью, временами походила на робкую девочку. В таком случае она тем более заслуживала восхищения - мыслимо ли было заподозрить в этой хрупкой, маленькой женщине недюжинную решимость! Никто, кроме ее домочадцев, не мог и предположить, чего она натерпелась от грубияна Бантокапи. Если бы Хокану довелось угостить кого-нибудь из ее приближенных стаканчиком доброго вина, он бы, несомненно, выведал все подробности. Конечно, рассчитывать на болтливость Люджана не приходилось - одного взгляда на крепкую фигуру офицера, ни на миг не теряющего бдительности, было достаточно, чтобы отказаться от этой затеи. Словно угадав мысли Хокану, Люджан смерил его взглядом. В преданности командира авангарда можно было не сомневаться. Хокану знал, что Мара неплохо разбирается в людях, - доказательством служило хотя бы то, что она до сих пор умудрялась оставаться в живых.
Чтобы развеять неловкость и вместе с тем не задеть самолюбие Мары, Хокану сказал:
- Госпожа, я пошутил, просто мне искренне жаль, что в прошлый приезд не удалось тебя повидать. - Он сверкнул обезоруживающей улыбкой. - Акома ничем не обязана роду Шиндзаваи. Давай посмотрим на дело с практической точки зрения. Мидкемийцев чаще всего привозят - на торги в Джамар и Равнинный Город. Как раз в Джамар и лежит сейчас мой путь. Когда еще очередную партию таких невольников доставят в ваши края, вверх по реке? Неужели я заставлю тебя ждать следующей оказии, а сам повезу по жаре два десятка рабов, скованных цепью, буду ломать голову, где их разместить на ночлег в чужом городе, а потом снова стану из-за них нанимать баржу? Конечно же нет. Пастбища для твоих нидр требуют рабочих рук уже сейчас, правда ведь? Прошу тебя, рассматривай мою уступку как простой знак внимания, не более.
Мара испытала такое облегчение, что Даже перестала обмахиваться веером, едва не выдав свои чувства.
- Простой знак внимания? Ты очень выручил меня, Хокану. Когда закончишь дела в Джамаре, милости прошу погостить у меня в Акоме перед возвращением в отчий дом.
- Значит, вопрос о покупке невольников решен. - Хокану взял ее за руку. - С радостью воспользуюсь твоим гостеприимством.
Он скрепил уговор низким поклоном, а выпрямившись, поймал на себе испытующий взгляд карих глаз. Властительница Акомы пленила его воображение с самой первой встречи. По возвращении из Джамара он мог бы познакомиться с ней поближе, взвесить все возможности, проверить, отвечает ли она ему взаимностью. Однако сейчас, как подсказывало Хокану шестое чувство, его присутствие повергло Мару в замешательство. Невольничий рынок не располагал к откровенным беседам. Опасаясь, что радость встречи сменится досадой, он поднялся со скамьи.
- Стало быть, мы обо всем договорились. Чем скорее я отправлюсь в Джамар, тем скорее вернусь в здешние края. До встречи, госпожа.
У лица Мары вновь затрепетал веер. Внезапно смутившись, она испытала сожаление, смешанное с облегчением, когда Хокану собрался уходить, и церемонно кивнула:
- Буду ждать. Счастливого пути.
- И тебе желаю счастливого пути, госпожа Мара.
Младший из двух сыновей Шиндзаваи пробрался между рядами скамеек, чтобы спуститься вниз. Когда он ступил на залитую солнцем лестницу и повернулся в профиль, стало видно, что у него точеный прямой нос, высокий лоб и волевой подбородок. Не зря на родине, в провинции Шетак, по нему вздыхали многие дочери благородных семейств. Даже на взыскательный вкус Люджана этот человек был столь же хорош собой, сколь высокороден.
Из невольничьего загона послышались злобные выкрики. Мара оторвала взгляд от удаляющейся фигуры Хокану и подошла поближе к перилам, чтобы разглядеть нарушителей спокойствия. Среди нагих рабов едва ли мог прятаться лучник, поэтому Люджан не удерживал ее в полумраке под навесом, но и не спускал глаз с окрестных крыш.
К своему удивлению, Мара обнаружила, что пронзительнее всех кричит купец. Этот толстый коротышка, вырядившийся в дорогие шелка, потрясал кулаком у подбородка рыжего мидкемийца - того самого, которого Мара выделила с самого начала. Теперь его обнаженное тело отливало бронзой в лучах послеполуденного солнца. Казалось, он с трудом сдерживает смех. Мара призналась себе, что такая сцена и впрямь могла развеселить кого угодно: цурани, даже по местным понятиям, не вышел ростом, он пыжился и поднимался на цыпочки, чтобы придать себе грозный вид, а варвары возвышались над ним, словно горы.
Властительница не отрываясь рассматривала рыжего невольника. В любой момент на него мог обрушиться удар хлыста, но он стоял, сложив руки на груди, и являл собой полную невозмутимость. Он был на целую голову выше своих хозяев. На помощь купцу поспешили надсмотрщик и счетовод, а иноземец смотрел на них сверху вниз, будто принц - на возню докучливых шутов. Мара поймала себя на том, что ее взгляд прикован к мужскому телу, исхудавшему от невзгод и скудной пищи. Мысленно пристыдив себя, она заключила, что встреча с Хокану взбудоражила ее сильнее, чем следовало. Впрочем, сейчас надо было думать не о нем, а обо всех, кто находился в этом загоне, и при том не забывать, что ее привела сюда обычная бережливость.
Мара беспристрастно оценила телосложение невольника и прислушалась к перепалке. Купец орал до хрипоты. Желая припугнуть варвара, он потрясал кулаками, но никак не мог дотянуться до рыжебородого лица. Как ни удивительно, раб не выражал ни малейших признаков страха. Вместо того чтобы пасть ниц у ног господина и смиренно дожидаться наказания, он поглаживал заросший подбородок и во всеуслышание огрызался, коверкая цуранские слова и сопровождая свою речь самоуверенными жестами.
- Подумать только! - изумленно воскликнул Люджан. - С каких это пор рабам дозволено открывать рот? Если все они такие же наглецы, как этот, стоит ли удивляться, что с них дерут семь шкур, чтобы только заставить работать!
- Погоди, - остановила его Мара. - Хочу послушать, о чем у них спор.
Она пыталась разобрать ломаную речь иноземца, но тот, как назло, умолк, склонив голову набок, словно в ожидании ответа. Купец выходил из себя. Он сделал знак счетоводу и скомандовал:
- А ну, всем построиться! Живо!
Рабы нехотя выстраивались в ряд, еле-еле волоча ноги. Сверху было заметно, что они всячески стараются загородить собою двоих, затаившихся у самого частокола, за которым протекала река.
- Как по-твоему, что они затевают? - спросила Мара, повернувшись к Люджану.
Воин повел плечами, как это было принято у цурани.
- Какую-то хитрость, не иначе. Оно и понятно: у самой распоследней нидры мозгов поболее, чем у этого толстяка.
Внизу надсмотрщик с купцом лихорадочно пересчитывали невольников. Те двое, что все время держались позади остальных, тоже вышли вперед. Один из них, улучив момент, толкнул другого, тот повалился прямо на шеренгу, и счетовод сбился. Ему пришлось начать все сначала: каждый сосчитанный невольник отмечался меловым штрихом на грифельной доске. Купец обливался потом и, раздосадованный волокитой, сыпал отборной бранью.
Всякий раз, когда счетовод сверялся со своей табличкой, вероломные чужаки норовили перейти с места на место. Несколько раз щелкнул хлыст. Один из рабов, увернувшись от удара, выкрикнул какое-то короткое слово, подозрительно похожее на грязное ругательство; остальные захохотали. На тех, кто попался под руку торговцу, обрушился хлыст. От этого шеренга рабов рассыпалась и кое-как выстроилась в другом порядке. Счетовод совсем обезумел. Уже в который раз запись пришлось начинать сначала.