Прекрасно понимая, что толстяк не станет торговаться, Мара равнодушно поигрывала веером.
- Могу предложить тебе тридцать центориев за всю партию, - лениво процедила она. - Но если тот, самый крупный, испустит дух, то и этого не дам.
Тут даже невозмутимый Люджан поднял брови. Он заподозрил, что у госпожи наступило помрачение рассудка, но не решился вступать с ней в спор на виду у всех. Он так и не произнес ни звука. Тем временем купец велел счетоводу хоть из-под земли раздобыть воды и чистой ветоши. Тот расторопно выполнил все, что требовалось, - и тут же услышал оскорбительный приказ промыть невольнику раны.
Но не таков был рыжеволосый главарь, чтобы принимать милость от врага. Он исхитрился выбросить вперед огромную пятерню и мертвой хваткой вцепился счетоводу в руку. С верхней галереи невозможно было расслышать слов, только незадачливый врачеватель, вздрогнув как ужаленный, вдруг выронил и флягу, и ветошь.
К этому времени у торговца уже пропало всякое желание карать смутьяна и тем самым испытывать терпение Мары. Он залебезил, чтобы отвлечь ее внимание от происходящего, когда один из невольников выступил вперед и продолжил обрабатывать кровоточащие раны главаря.
- Госпожа, купчую можно выправить прямо сейчас у меня в конторе, там тебе будет удобно. Я прикажу подать фруктовый шербет, чтобы ты могла освежиться, пока писарь будет готовить бумаги. Если ты соблаговолишь проследовать...
- Это ни к чему, - оборвала его Мара. - Пришлешь писаря сюда, на галерею. Я желаю, чтобы невольники были отправлены ко мне в имение без лишних проволочек. Твое дело - подготовить купчую, а об остальном позаботятся мои солдаты. - Напоследок оглядев загон, она добавила: - Только не надейся, что я поставлю свою подпись, пока рабам не выдадут штаны и рубахи.
- Что такое? Как же так? - в отчаянии забормотал торговец.
Счетовод был совершенно убит. Ведь на его глазах со склада принесли корзину с одеждой, которой хватило бы на три таких партии невольников, но при этом многие из рабов оставались голыми или в лучшем случае полуодетыми. Надо было бы установить, как такое могло случиться, найти виновных и вытрясти из них душу. Однако властительница проявляла нетерпение, и на этом деле пришлось поставить точку. Чтобы не искушать судьбу, торговец угрожающим жестом приказал счетоводу помалкивать. Тридцать центориев - смехотворная цена, однако он уже не чаял, как избавиться от этих бесноватых, которые только занимают место в загоне да жрут тайзу почем зря. Уж лучше немного откормить обыкновенных, смирных рабов - те, как пить дать, пойдут по пять-десять центориев за голову.
Содрогаясь от мысли, что пропавшие рубахи стоят едва ли не больше, чем эти мидкемийцы, торговец все же взял себя в руки.
- Прикажи посыльному вызвать кого-нибудь из писарей, чтобы срочно составить купчую для госпожи, - важно распорядился он.
Приказчик попытался что-то возразить, но торговец вполголоса припечатал его крепким словцом, чтобы тот ловил момент, пока у властительницы не прошла блажь.
Мара и бровью не повела. Сейчас ее занимал только рыжеволосый варвар, к которому ее подтолкнуло странное движение души. Яркие голубые глаза обжигали огнем. Даже Хокану не обладал такой магнетической силой.
Не предупредив командира авангарда, Мара резко отвернулась и заспешила вниз по лестнице. Офицер в два прыжка обогнал ее и занял прежнюю позицию впереди госпожи. Он так и не понял, чем вызван столь внезапный уход: желанием поскорее вернуться домой или какой-то другой причиной.
Однако времени для размышлений не оставалось. Люджан помог Маре зайти в паланкин и произнес:
- Джайкен будет рвать на себе волосы.
Мара подняла глаза на телохранителя, но не увидела в них привычной иронии - только беспокойство, а может быть, и что-то иное.
Тут прибежал писарь с необходимыми бумагами. Мара поспешно приложила руку, чтобы скорее покинуть рыночную площадь.
Звуки незнакомой речи примешивались к окрикам надсмотрщиков - это рабов выталкивали из загона. Легким кивком головы Люджан приказал солдатам построить два с лишним десятка мидкемийцев в походный порядок. Задача осложнялась тем, что невольники плохо понимали цурани, да к тому же оказались донельзя своенравными. Никому из рабов, рожденных в империи Цурануани, и в голову бы не пришло требовать для себя обувь. Солдаты остолбенели от такой вызывающей наглости; не сумев добиться повиновения угрозами, они вынуждены были применить силу. С каждой минутой страсти накалялись. Солдаты считали ниже своего достоинства избивать рабов - это было уделом надсмотрщиков. Зная, что их путь пройдет по оживленным улицам, они сгорали от стыда за себя и свою госпожу.
Преувеличенно прямая осанка Мары, застывшей на подушках паланкина, свидетельствовала о том, что она тоже готова провалиться сквозь землю. Наконец носильщикам был дан знак поднимать шесты паланкина на плечи и двигаться быстрым шагом, ибо Мара хотела как можно скорее миновать улицы Сулан-Ку.
Подозвав к себе Люджана, она распорядилась выбрать для передвижения самые окраинные закоулки. Это означало, что придется идти через беднейшие кварталы, протянувшиеся вдоль реки, пробираться через лужи, помойки и потоки нечистот. Воины обнажили мечи и время от времени подталкивали ими нерасторопных рабов. Карманные воришки и даже матерые грабители ни за что не решились бы приблизиться к вооруженному эскорту, но у Мары имелись серьезные причины торопиться.
За ее передвижениями, пусть самыми незначительными, зорко следили враги. Поездка на невольничий рынок не могла остаться незамеченной: торговец со своими помощниками поспешит в местную таверну, чтобы отпраздновать сделку, и начнет судачить о причудах Мары, закупившей невольников-иноземцев. Слухи мгновенно разлетятся по всей округе. Как только в городе станет известно о приезде властительницы, недруги сразу пошлют по ее следу своих ищеек. Маре вовсе не хотелось, чтобы молва трезвонила о ее планах - расчистка новых пастбищ для нидр должна была держаться в секрете до последнего момента. Любые сведения, разнюханные шпионами, грозили ослабить позицию Акомы. Ничто не заботило Мару в такой степени, как упрочение дома своих предков.
Носильщики свернули в сторону реки. Проулок, застроенный убогими жилищами, сделался совсем узким - паланкин проходил здесь с большим трудом. Сверху нависали карнизы, балки и мансарды, затянутые грубыми шкурами. Сквозь них едва пробивался дневной свет. Поколения жителей надстраивали все новые ярусы, каждый из которых нависал над старым. Лишь изредка над головой вспыхивала узкая полоска изумрудного келеванского неба. Солдаты напряженно вглядывались в полумрак, чтобы не попасть в засаду.
Сквозь теснившиеся по бокам постройки не проникало ни малейшего дуновения ветра. В тяжелом, сыром воздухе висели запахи отбросов и плесени. Стены домов давно пошли трещинами, стропила прогнили. На улицах, однако, царило оживление. Обитатели квартала глазели на диковинную процессию, но при ее приближении ныряли в пустоту дверных проемов. Офицерский плюмаж внушал жителям благоговейный ужас. Воины из свиты властителей обычно не церемонились с теми, кто путался у них под ногами. Только стайки чумазых, горластых мальчишек решались искушать судьбу. Они показывали пальцами на пышный паланкин и ловко ускользали от солдатских клинков.
Мидкемийцы, к немалому облегчению Люджана, перестали изводить своей болтовней воинов, которым приходилось быть начеку. Теперь в воздухе явственно ощущался еще один запах, напоминающий едкий дым: процессия поравнялась с притонами, где шла торговля пагубным зельем из нектара цветков камота. Кто пристрастился к этому дурману, на того порой накатывали кошмарные видения и припадки бешенства. Воины, готовые к любой неожиданности, держали копья наперевес; Мара замерла, прижав к лицу душистый веер.
Носильщики слегка замедлили шаг, огибая угол, и один из шестов паланкина зацепился за грязный полог покривившегося косяка. Взгляду открылись несколько семей, сбившихся в кучки. Нищенские лохмотья едва прикрывали изъеденную язвами кожу. На полу посреди комнаты стоял чан тошнотворного варева, один на всех, а другой такой же чан, служивший отхожим местом, был задвинут в угол. На рваном одеяле сидела молодая мать, кормящая грудью хилого младенца; еще трое детей мал мала меньше примостились у ее ног. У всех был землистый цвет лица и болезненный, изможденный вид. Но Мара и бровью не повела: с самого детства в ней воспитывали убеждение, что боги посылают человеку ту судьбу, какую он заслужил своей прежней жизнью.