Когда назавтра в полдень мы отправились обратно во двор Эсагилы, я уже точно знал, что умираю. Я с трудом двигался. Не снимая с меня длинных шелковых одежд, дабы скрыть это от окружающих, мои спутники старательно втирали золотой состав мне в колени, пытаясь сохранить их гибкость. Сам я не чувствовал усталости, но был потрясен тем, что видел перед собой.
Мы подошли к воротам и вступили во двор, где, как предполагалось, будет прочитана великая поэма о начале начал, после чего разыграют свое представление актеры. Внезапно меня охватила печаль, великая печаль и смущение. Что-то было не так.
И, словно услышав мои мысли, все вдруг изменилось и встало на свои места. Я узнал голос отца. Вместе с братьями он пел:
Я прислушивался изо всех сил, пытаясь отчетливее различить дорогие сердцу голоса.
«Повернись и посмотри на них, бог Мардук, — сказал Кир. — Твой отец поет от всего сердца».
Я обернулся, но не увидел ничего, кроме моря машущих рук, мелькания гирлянд и дождя из цветов. Но я явственно слышал пение отца:
Пение, сопровождавшее нас до самых дверей храма, сменилось громкими криками: «Мессия! Мессия! Мессия!» В ответ Кир улыбался и приветственно махал рукой. Наконец настало время коронации.
Нам помогли сойти с колесницы, а затем и с повозки и повели по ковру из цветов, устилавшему ступени бесконечной лестницы грандиозного зиккурата Этеменанки. Ворота оставили распахнутыми, и там, на самом верху, мы будем открыты взорам даже тех, кто наблюдал за церемонией издалека. Я думал, что умру раньше, чем преодолею столь долгий подъем. Не видя, что ожидало нас впереди, я не сводил глаз с золотых ступеней, и мне вспомнилась лестница в небеса со снующими вверх-вниз ангелами, которая предстала во сне Иакову.
И вот наконец, когда мы достигли вершины, созданной богом и для бога, мне вручили корону. К тому моменту я потерял контроль над собственными конечностями. Все мои чувства притупились. Я улыбался, потому что это не составляло труда, но когда я поднял тяжелую персидскую корону, чтобы возложить на голову царя, мои уставшие руки пронзила острая боль.
«А теперь позвольте мне умереть», — попросил я в полном изнеможении, чувствуя боль во всем теле и такую ломоту в коленях, что я не мог стоять без посторонней помощи.
В обращенных ко мне глазах Кира читалась любовь, лицо было торжественно-серьезным. Во всем его облике чувствовалась безграничная жажда власти. Вот я и увидел в нем безумие, хоть немного присущее всем царям.
Жрецы, видимо, поняли мое состояние. Незаметно приблизившись ко мне, они принялись старательно, слой за слоем, наносить свежий состав, и вскоре я вновь смог шевелить руками и ногами и ощутил небольшой прилив сил.
«Держи глаза открытыми, — шепнул Ремат и повторил: — Держи глаза открытыми».
Я повиновался. Нас проводили вниз, во двор. Празднество продолжалось много часов. Помню, поэты читали стихи, а царь ужинал вместе со знатью. Я тем временем словно окаменел и сидел, глядя на все это широко открытыми глазами, ибо теперь они вообще не закрывались.
«И зачем они наложили новый слой золота? — подумал я. — Он смягчил мне только веки».
Я перевел взгляд на свои руки, покоившиеся на столе, и в голову пришла новая мысль: «Мардук, я ни разу не обратился к тебе».
«Я не был нужен тебе, Азриэль, — услышал я его голос. — Но все это время я рядом с тобой».
Наконец все закончилось. Тьма окутала землю. Свершилось. Царя короновали, Вавилония стала частью Персии. Горожане, праздновавшие за пределами дворцовых и храмовых стен, вдоволь нагулялись, да и те, кто веселился внутри, неустанно пили и пели.
«А теперь, — обратился ко мне молодой жрец, — мы отнесем тебя в святилище. Тебе больше не придется никуда идти, только занять место за праздничным столом. А если ты не умрешь через несколько часов, мы вольем тебе в рот золото».