Он направился к бару, но, открыв дверь, обернулся и добавил:
— Я буду удивлен, если тебя теперь вообще где‑нибудь примут.
Дверь за ним захлопнулась, и я остался стоять под дождем.
Ницше говорил, что для мужчин и женщин с сильным характером существуют типичные ситуации и события, в которых им предназначено судьбой снова и снова принимать участие и о которых они могут сказать: «Да, я такой». По крайней мере, мне кажется, что так говорил именно он, хотя это вполне мог быть и Гомер Симпсон. Так или иначе, кто бы то ни был, он явно имел в виду нечто более позитивное, чем драки без причины или приступы паранойи в отношении тех, кто этого вовсе не заслужил. Именно так и произошло со мной в ночь после похорон моих родителей, когда я сам не знаю зачем вытащил пистолет в баре отеля, перепугав посетителей и самого себя в том числе.
Случившееся в Реленте наконец дало мне понять, что так жить нельзя. Как сказала мне три месяца назад одна девочка, которая испытала на себе, на что был способен Человек прямоходящий: то, что должен сделать я, больше не сделает никто. Пора было перестать бежать и скрываться — пришло время превратиться из дичи в охотника.
К четырем часам следующего дня я был в Сан‑Франциско, а ближе к ночи я наконец напал на след.
Глава 03
Рассвет застал Тома скорчившимся у подножия дерева, продрогшим до костей и до смерти напуганным. Теперь он уже не сомневался в том, что наступило утро, несмотря на то что не рассчитывал встретить сегодняшний день живым.
Когда он очнулся ночью, все произошло очень быстро. Инстинкт подсказывал, что нужно сматываться, и чем быстрее, тем лучше, но тело его не слушалось, и вместо того, чтобы подняться, Том растянулся на земле. Едва он осознал, что его план завершился полной неудачей, как снова ощутил запах, и в мозгу словно взвыла сирена: «Медведь! Медведь!» Том сорвался с места.
Сперва он передвигался больше на четвереньках, чем на ногах, но страх перед когтями зверя быстро привел его в вертикальное положение. Выкарабкавшись из канавы, он перебрался через ее скользкий от грязи край и наконец смог нормально идти.
Оглядываться назад не было никакого желания. Он понимал, что находится далеко не в лучшей форме — в голове шумело, лодыжка вопила от боли, к тому же он потерял фонарик — но тем не менее продолжал, пошатываясь, шагать во тьму. Боль и разочарование не шли ни в какое сравнение с перспективой оказаться в лапах медведя, и он побежал, подсознательно вспоминая все то, чему научились представители его вида со времен ледникового периода. Он бежал, словно загнанный зверь, подгоняемый чистым инстинктом жертвы, не чувствуя под собой ног, спотыкаясь о ямы и поваленные деревья, падая и снова поднимаясь, пытаясь добраться до более лесистой местности.
Забравшись выше по склону, он заметил, что снова пошел снег, громко хрустевший под ногами. Звук этот смешивался со свистом веток, хлеставших тело, и с его собственным хриплым дыханием. Паника лишила Тома способности соображать, и лишь спустя некоторое время до него дошло, что это единственные звуки, которые он слышит. Поскользнувшись, он грохнулся на руки и одно колено, попытался встать, но упал снова, потеряв равновесие. Оглядевшись, он увидел, что находится недалеко от вершины небольшой возвышенности посреди леса. Он готов был снова бежать — или умереть, в зависимости от того, что произойдет раньше.
Медведя не было.
Он быстро окинул взглядом местность. В тусклом лунном свете почти ничего не было видно. Слышно тоже ничего не было, даже когда он попытался задержать дыхание. В груди словно пылал огонь.
Том слегка попятился, ближе к большому дереву, зная, что пытаться на него влезть бессмысленно. Медведь наверняка опытнее его, к тому же не находился в состоянии, близком к обмороку. Однако возле дерева он все же чувствовал себя увереннее.
Он немного подождал. Было все так же тихо.
Потом ему показалось, будто он что‑то слышит.
Что‑то у подножия дерева, в кромешной тьме, среди морозных теней. Треск веток.
Он похолодел от страха и отчаяния, не в силах пошевелиться. Паника прошла, остался лишь ужас, сковывавший все тело.
Он застыл как вкопанный, но больше не раздавалось ни звука.
Наконец Том отошел от дерева, обошел его кругом, вглядываясь и прислушиваясь. Ничего, кроме теней и осыпающегося с ветвей снега. Он не знал, что делать дальше.
И потому остался там, где был.
К шести утра он чувствовал себя крайне отвратительно. То, что он испытывал сейчас, превосходило все похмелья, которые когда‑либо бывали в его жизни, вместе взятые. Ко всему прочему добавилась и шишка на правом виске — вероятно, результат второго падения. Все тело отчаянно болело при любой попытке пошевелиться, особенно ребра с правой стороны, к тому же его страдания многократно усиливал холод. Он понял, что до сих пор ему никогда еще не бывало по‑настоящему холодно. В какой‑то момент посреди ночи показалось, что по всей коже ползают насекомые, и последующие несколько часов он провел в попытках непрерывно двигаться, изо всех сил стараясь стать маленьким и невидимым. Он пытался шевелить пальцами ног, но безуспешно. Руки держал под мышками, время от времени вынимая их оттуда лишь затем, чтобы растереть лицо и уши. Несколько раз он терял сознание, но ненадолго. Том был чересчур напуган, чтобы сообразить, что в какое‑то мгновение он оставил попытки умереть.
Несколько раз за ночь его тошнило, и возникали смутные воспоминания о том, что неудавшаяся попытка самоубийства с помощью таблеток разрушает какие‑то жизненно важные органы. Печень? Почки? Он не помнил, но и то и другое, похоже, пребывало не в лучшем состоянии. Очнувшись, он довольно быстро понял причину, по которой остался жив. Она прилипла спереди к его пальто — замерзшая субстанция с вкрапленными в нее таблетками. Его вырвало во сне — все‑таки он был основательно пьян. Его тело избавилось от того, что причиняло недомогание, и большая часть снотворного покинула его, не успев подействовать. Благодаря сидячей позе он не задохнулся. Возможно, таблетки не успели всерьез ему повредить. Возможно.
По мере того как воздух вокруг словно сгущался и окружающее вновь обретало цвет, Том начал смиряться с мыслью, что предстоит прожить еще один день. Он не знал, что будет после. Ему было страшно, и он злился на себя, злился на жизнь, но больше всего он злился на того старого придурка из бара «У Генри». Если он пытался нагнать на собеседников страху — надо было упомянуть и о медведях. Непроходимые леса — одно дело. Те же самые леса плюс громадные хищники, знаменитые тем, что их невозможно выследить, — совсем другое. Об этих чертовых медведях просто необходимо рассказать тем, кто тебя слушает. Особенно если они склонны к самоубийству.
Когда Том, пошатываясь, вышел из‑за дерева, он кое‑что понял. Первое, что он сделает, когда вернется, — даст старикашке пощечину. И воспоминание об этом будет еще долго доставлять ему удовольствие.
Снег был не слишком глубоким, но все равно, спускаясь с холма, он старался ступать по своим следам. У подножия его встретили колючие, покрытые инеем кусты. Том повернулся, оберегая опухшую лодыжку, и посмотрел на холм. Он смутно помнил, что повернул направо, чтобы на него подняться — значит, теперь следовало повернуть налево, но в результате пришлось бы продираться сквозь самые густые заросли. Нет, спасибо. Вместо этого он двинулся в обход чуть выше, перешагивая камни и с трудом перебираясь через поваленные стволы, пока не сумел выйти на нужное направление.
Он понятия не имел, как далеко забрался. В холодном, прекрасном свете дня, следующего за тем, который он выбрал для собственной смерти, он даже не понимал, зачем возвращается назад. Идти было теплее, чем стоять, а если он намеревался идти, то лучше иметь определенную цель, причем настоящую, а не некое темное непонятное место, куда он забрел накануне. Однако это место все еще было где‑то здесь, недалеко, и, вероятно, в рюкзаке оставалось достаточно выпивки, чтобы приблизить его еще больше. Он не был уверен в том, как относиться к подобной перспективе, но, так или иначе, рюкзак отыскать стоило.