Черт-Игнашенко тем временем завязал галстук, аккуратно поправил его и вопросительно глянул на Тифитулина:
Ну что, Павел Николаевич, вот и все. Приступим, – и тут глаза Игношенко заполыхали дьявольским огнем, черты лица стали меняться, приобретая чудовищный вид, а рот его с торчащими длинными саблеобразными клыками, которые во много рядов усеяли всю внутреннюю полость, стал расширяться неестественно широко, как у змеи. А в глубине бездонной глотки виднелась такая всепоглощающая темнота, столь беспросветная и мрачная, что сразу становилось понятно – стоит попасть туда однажды, назад дороги не будет. Эта чернота, казалось, хуже всего, что мог вообразить себе подполковник, хуже позорного увольнения, хуже тюрьмы, сумы или гомосексуализма. Там, за горизонтом этой извечной первозданной тьмы, было нечто столь ужасающее, что теперь все на свете сводилось к одному – любым образом избежать ее, чего бы это не стоило.
«Нет, не за что» – подумал про себя начальник полиции.
– Русские офицеры, так не умирают, – сквозь синие губы выдавал он. А затем, неожиданно подумал о другом, отстранённом. «И чего только так холодно здесь? Вроде бы кондиционер не включал сегодня… и почему… почему до сих пор никто не прибежал на звук выстрела? Вроде сразу должны были…» – и подполковник прислушался. И понял, что вокруг царит тотальная тишина, почти вакуумная, такая, что собственные мысли сотрясали ее, словно удар гонга. И только лишь странный гипнотический гортанный гул, вероятно, он тоже звучал лишь в его голове, исходил из кровавой пасти Игнашенко, которая уже заполняла собой половину кабинета, неумолимо приближаясь к нему все ближе, обдавая соленым запахом крови.
Затем подполковник поднял руку, в которой был крепко сжата рукоять табельного оружия, прислонил обжигающе холодный ствол к виску и спустил курок. Не успело еще тело подполковника упасть на пол, как адская пасть черта-Игношенко, как по волшебству, восстановила свои прежние объемы. Все прежние пугающие демонические черты лица тоже испарились. Он подошел к столу, посмотрел на труп бывшего начальника, удовлетворенно кивнув:
– Заставить его сделать это – оказалось даже слишком просто. Я свое дело сделал… опять, – вслух произнес он и помрачнел.
Затем отошел в противоположный угол кабинета, где зияло пулевое отверстие, от той самой пули, что прошила сердце Игнашенко насквозь. Прикинув расстояние на глаз, Черт-Игнашенко встал примерно там, где в него эта самая пуля угодила, сдвинул набок галстук, так чтобы выглядело натурально, а затем опустился на пол. Принял наиболее естественную для падающего тела позу, несколько секунд гримасничал, выбирая оптимальную мину и уже после всех приготовлений щелкнул пальцами, после чего обмяк, словно кукла, так и оставаясь лежать с открытыми глазами, в которых теперь не отражалось ничего, кроме извечного холода небытия.
Через секунду дверь в кабинет вылетела с петель – и ее разом наводнили встревоженные, сбитые с толку люди в форме.