Я не заметила, как выпила весь бокал горьковато-сладкой жидкости, как, ведомая матерью, оказалась в своей комнате, как умывалась и переодевалась. Всё это прошло мимо меня, в реальности меня держала только судорожно стиснутая матушкина рука, что не отпускала мою на протяжении всего этого времени. Постепенно сквозь туманную пелену вокруг меня стали пробиваться звуки, запахи, цвета, я смогла выдохнуть, выпуская на время все волнения и переживания, что прочно засели в глубине разума. Из моей груди вырвался вскрик:
– Мама! – и я бросилась в её объятья, спешно распахнутые.
Не знаю почему, для меня очень важно чувствовать физически, держать за руку, палец, да даже за рукав платья или камзола. Главное – касаться. Это всегда меня успокаивает. Вот и сейчас, объятия родительницы забирали дрожь и слёзы, что самовольно потекли из глаз. На сердце было тяжело и больно. Как перед бедой, но я ошибочно списывала предчувствия со счетов, как иллюзии испуганного разума. Мягко отстранившись, мама как в детстве повела меня в кабинет отца. Он уже ждал нас и как только мы подошли ближе, личным порталом перенёс нас в охотничий домик, где мы планировали празднество. Оказавшись в гостиной, мы расселись по креслам, вокруг низкого столика. Под участливыми взглядами родителей у меня прорвало плотину молчания, и я стала изливать на родителей вместе со слезами, то, что происходило на инициации. Весь мой испуг, чувство бессилия, слабости. Когда поток жалости к себе закончился, я не могла понять причину своего расстройства, а вот родители сидели с понимающими лицами.
– Что со мной? – да, вопрос странный, но они поняли.
– Твоя магия стала проявляться, дочь! – сказали они одновременно торжественным тоном.
– Так рано? – просипела я, шокированная до глубины души. – Разве не вечером?
– Посмотри в окно, родная. Вечер уже вступил в свои права. Принятие клятв всегда занимает много времени. Тебя не было пять часов, вот ты и не заметила, что вечер уже наступил. – отец говорил мягко, будто я головой повредилась, но заметив мою возмущённую реакцию на это, мама взяла ситуацию в свои руки.
– С Днём Рождения, милая! Мы так рады этому!
– С совершеннолетием, дочь! Я горд, что ты у меня есть! – присоединился к поздравлениям отец.
Слушая поздравления, я стояла, переводя невменяемый взгляд с окна на родителей и обратно, не осмеливаясь поверить, что всё случилось так быстро и мимолётно. Вот только было утро, и уже наступил вечер. Вдруг, неизвестно откуда появились слуги и доложили, что стол накрыт. Всей своей небольшой семьёй мы отправились в столовую, где небольшой стол уже ломился от угощений. С ужасом поняла, что не съем и двадцатой части стоящих на столе яств. Сегодняшний день стал рекордным, по количеству шокирующих и дезориентирующих факторов, это однозначно. Сердце резко пронзило плохое предчувствие чего-то ужасного, которое я уже не могла игнорировать с той лёгкостью, которая была утром. Морозная ледяная корка будто сковала меня изнутри, но я смогла улыбнуться и спокойно сесть за стол, не желая портить праздник. Через какое-то недолгое время внутри стала появляться эйфория, свидетельствующая, что моя магия стала вырываться из-под спуда блоков, которые лежат на каждом вплоть до совершеннолетия. Скоро энергия побежит по моим жилам наравне с кровью, и я стану свободной, смогу путешествовать и обеспечивать себя самостоятельно. Я посмотрела на свои руки и поняла, что кожа перестаёт быть полупрозрачной, но становится бледной, намного бледнее, чем мамина. Это меня напугало, и я вскинула глаза на родителей, которые не отрывали от меня взгляда, наполненного любопытством. Неожиданно со стороны главного входа донёсся еле заметный шорох, который мы все сразу расслышали. Папа бесшумно вскочил со своего стула и стремительным шагом помчался к нежданным гостям, но очень скоро забежал обратно. Он приблизился к нам, обнял, прошептал, что любит нас больше жизни.
– Спрячь её, любимая. Пусть наша дочь живёт. – еле слышно сказал родитель, прощаясь, да это было прощанье.
Отшатнувшись от нас, отец побежал к нападающим, плетя убийственное заклинание, защищая нас. Раздался взрыв, который вывел меня с мамой из оцепенения от потери любимого отца и мужа. Если он прощался, значит, уже не вернётся. Боль стала затапливать сердце, охватывать разум, запускать свои щупальца в душу. Вот о чём говорили предупреждения. Это я виновата, что папа погибает! Я! Надо было прислушаться, предупредить их, а я просто игнорировала. Идиотка я малолетняя! Истерика накатывала волной, и только хлёсткая материна пощёчина смогла ненадолго вывести меня из омута отчаяния. Мама потянула меня вглубь дома, к нашим комнатам. Там всегда самые сильные энергетические щиты, а так же тайники. В один из таких матушка и попыталась меня спрятать. Попыталась. Когда она навешивала последние защиты на меня, я увидела, что её глаза начали стекленеть. Из последних сил рванулась ей навстречу, чувствуя, как в душе что-то обрывается и сжимается, изливая кислоту отчаяния и одиночества. Держа маму на руках, ощущала густую, горячую жидкость, что течёт по рукам, пропитывая ритуальное платье, окрашивая руки в алый цвет. Матушка стала светиться изнутри, будто под тонкой преградой кожи полыхал огонь, который стал вырываться наружу яркими искрами, истончая то единственное, что у меня ещё осталось от мамы. Глаза застилала пелена слёз, которые омывали самое дорогое для меня лицо, которое больше никогда не озарится внутренним светом, губы, что больше не улыбнутся мне и не поцелуют как маленькую, любимые глаза, что больше не посмотрят ласково, успокаивающе. Её больше нет. Она ушла. Окровавленное платье и кинжал упали на мои руки, когда тело окончательно истончилось, превратившись в эфемерный туман, на последок обдавший меня сладким запахом мяты и шоколада. Запахом материнских объятий, её нежных рук. Сердце снова резанула боль, но она была ничем, по сравнению с агонией, в которой билась душа. Я одна. С глубин моей сущности стала подниматься ярость, у которой нет сравнений и красивых слов. Это просто ярость, всепоглощающая, сжигающая своего носителя, но для меня она стала спасением. Это пламя в душе дало мне сил подняться на ноги. В красной пелене двинулась в столовую с кинжалом в руке, которым убили ЕЁ. Там где недавно стоял праздничный стол валяются обломки, еда втоптана в пол сапогами, чьи следы уходили в соседнюю комнату. В неё пошла и я. Пятнадцать отлично обученных бойцов стояли вокруг окровавленной фигуры, распластавшейся на полу. Мёртвой фигуры. Родной фигуры отца. Крик отчаяния и ярости, боли и одиночества вырвался из груди, оглашая дом, отражаясь от стен, давя, заставляя кровь течь из ушей, а я смотрела на убийц и желала им смерти, всей своей сущностью, всем израненным сердцем. И когда тела, закутанные в тёмную материю, двинулись в мою сторону, я подняла свободную руку ладонью вверх, с извращённым, тёмным удовольствием сжимая её и смотря, как тела, недавно кипевшие жизнью и азартом боя, осыпаются прахом. Безжизненным, серым, безликим серым порошком. Когда последний из нападавших осыпался на пол пылью, я потеряла сознание, будто кто-то просто выключил его.