Когда высокородная начала обустраиваться и переставлять предметы, глаза Каонэль сузились, как у готовящейся к броску кошки, уши вытянулись, она сделала шаг к двери, но за спиной что-то глухо бухнуло.
Она резко обернулась, ладонь схватилась за анрацитовую рукоять, но тут же опустилась.
В бледном сиянии светлячков застыла Мелисс. Хищная горгулья с каменным клювом и когтями, способными вспороть брюхо быку. Она выпрямилась перед эльфийкой и проговорила резким каркающим голосом:
– Беспорядки!
Каонэль выдохнула.
– Где?
– Там, – ответила горгулья и указала в темноту дальних колец вокруг Цитадели.
Эльфийка вгляделась в темноту. Благодаря ночному зрению смогла разглядеть задремавших гномов на лавке возле таверны, даже кузницу чуть дальше. Но окраины скрыты домиками и бараками.
– Мелисс, миленькая, – проговорила Каонэль все еще вглядываясь во тьму, – можешь быть поточнее? Кто там дерется? На чьей территории?
Горгулья склонила голову на бок, взгляд на секунду стал задумчивым, словно пытается подобрать слова. Потом сказала резко:
– Со стороны земледельцев, с восточного края. Драка между солнечными эльфами и людьми.
– Забытые боги! – охнула Каонэль. – Почему Теонарду не сказала?
Мелисс пожала плечами.
– Это же эльфы дерутся. А ты Хранитель от эльфов.
– Я-то от эльфов, – выдохнула серая, – а Теонард от людей.
С этими словами Каонэль сорвалась с места и побежала в сторону крайнего кольца.
Гномы, дремлющие у таверны, храпели, как хор медведей. Когда один заерзал и ткнул локтем в глаз другому, тот проснулся.
Разлепив веки, успел заметить, как по дороге пронеслась темная тень в плаще с серебристым шлейфом волос. От воздушного потока борода рубаки качнулась, гном закряхтел и потер кулаком правый глаз, но когда смог хоть что-то разглядеть, двор опустел.
Эльфийка бежала, словно за ней гонятся звери Чумного леса, глаза горят, лацерна раскрылась как крылья огромного ворона, но движется бесшумно, больше напоминая призрака.
За несколько минут она миновала круг резиденций, купцов и ремесленников, а в половине перелета стрелы уши эльфийки уловили звуки боя, крики и ругань.
Каонэль поднажала и через несколько мгновений оказалась у небольшой поляны, где солнечный отряд разбил шатер. У входа на табурете с тонкими ножками сидит эльф с белой кожей и соломенными волосами. По обе руки по два гвардейца, все закованы в адамантин, в руках по клинку.
Эльф с благородной суровостью взирает, как в середине поляны схлестнулись один из его гвардейцев и дородный детина.
Гвардеец безоружен, но на противника поглядывает с презрением, словно тот не достоин схватки на мечах. Зато у детины здоровая дубина, которой размахивает, но не попадает по юркому белокожему.
Люди стоят полукругом чуть поодаль, кричат, потряхивая кулаками, подбадривают парня, а эльфы на другой стороне снисходительно спокойны.
Каонэль секунду смотрела на происходящее, потом сделала пару вдохов и вышла из кустов в самую середину поляны.
Бойцы в замешательстве остановились, детина нахмурился, опуская дубину, а гвардеец оглянулся на командира.
– Что здесь происходит? – с расстановкой спросила Каонэль.
Крики и гомон быстро затихли, несколько крестьян поспешили скрыться в темноте, охая и бормоча что-то неразборчивое.
На безмятежных лицах солнечных эльфов появилось удивление, а командир уставился на серую немигающими глазами. Затем медленно и с достоинством поднялся, жестом приказывая принести еще один табурет.
Один из гвардейцев скрылся в шатре, через секунду появился с резным стульчиком и поставил рядом с первым, а командир жестом пригласил серую сесть.
Каонэль бросила холодный взгляд на него, игнорируя приглашение, и повторила:
– Кто-нибудь потрудится объяснить, кто устроил драку рядом с Цитаделью?
– Могу я уточнить имя леди, – поинтересовался командир, – которая так бесцеремонно нарушила наше развлечение и требует ответов на странные вопросы?
Серая вытаращила глаза.
– Что же в них странного?
Командир улыбнулся, словно она мало дитя, которому нужно все разжевывать и разъяснять.
– Это люди, – произнес он так, словно это все объясняет.
Каонэль окинула взглядом кучку крестьян на другой стороне поляны. Женщины жмутся к мужчинам, а те смотрят на белокожих со страхом и плохо скрываемой злобой.