— Уши каленым железом?! — оборотился к нему Вертухин. — Экие живодерства вы здесь творите!
— Да за ради ее же здравия, — возразил Калентьев невозмутимо. — Только и это не помогло. Она стала совсем трудна и наконец одолело ее жестокое несчастие. Жалость такая, что и не сказать. Я знавал многих, но не было между ними более целомудренной и чистосердечной, нежели моя Прасковья.
— Я не слышал, чтобы в Билимбаевском заводе нынче были похороны, — сказал Вертухин, отчего-то придирчиво разглядывая Лазаревича, будто почитая его за главного здесь враля.
— Да мы ее в тот же день закоптили! — сказал Лазаревич. — Шпагой закололи и закоптили. Неужто мы могли допустить ее издыхания? Слыхано ли, пять пудов одного только сала потерять!
— Тьфу! — выругался Вертухин. — Следственно, это несчастное приключение тоже было со свиньей?
— Я вам битый час тщусь доказать, что мы употребляем шпаги единственно для протыкания свиней!
Вертухин встал из-за стола и выглянул в окно. На тускловатый от пыли и копоти снег заводского двора ложились отблески из горнов, но, перебивая их и разрастаясь, колебалось в небе зарево пожара. Горел склад древесного угля.
Сердце Вертухина закипело от такого разорения. Без угля чугун в домне остынет и сядет в ней огромной глыбой — «козлом». Убрать «козла» из домны можно будет только разломав ее до основания. Потом придется строить домну заново. Следственно, до лета завод будет стоять. Полгода российская империя не получит отсюда ни фунта чугуна.
Людишки, придумавшие эту богомерзкую и гибельную уловку, находятся где-то рядом с ним, Вертухиным. А он в это время слушает повести о злосчастных свиньях и ждет собственной погибели!
— Кузьма, шпагу господина Минеева со всей осторожностию оберни в тряпицу и не давай никому до нее дотронуться! — приказал он и поворотился к Фетинье:
— Итак, ты, дражайшая, утверждаешь, что господин поручик был сокрытой женщиной. Как могло обнаружиться сие обстоятельство, ежели поручик, как вы утверждаете, до своей смерти находился в доме три всего часа? Да даже если и три дня.
Лазаревич при сих словах открыл было рот, дабы воспрепятствовать дознанию, однако же Кузьма, моментально завернувший оружие Минеева в кухонное полотенце, взял наизготовку шпагу своего хозяина и встал подле Лазаревича. Тем самым красноречие билимбаевского арендатора было грозно и недвусмысленно пресечено.
Фетинья заалела, будто майская заря, и потупилась.
— Слыхала я, как он пел и до того сладко и чувствительно, как ни один мужчина не может, — сказала она еле слышно.
— Это довод, недостойный внимания, — возразил Вертухин в то время как Лазаревич испытывал преданность Фетиньи раскаленным взглядом.
— В сенях, — запнувшись и не поднимая глаз, продолжила Фетинья, — этот господин явил ко мне благосклонность, противную нашему воспитанию. Однако же, — тут Фетинья перешла не то что на шепот, а почти на беззвучную речь, — его тело не наполнилось мужеством, как он прижался ко мне, потакая своей окаянной слабости.
— Истинно свинья! — сказал Лазаревич. — Терпеть кою в порядочном доме долее было никак нельзя.
— Я вижу, ты, любезный, взревновал до безумия, — Вертухин пристально поглядел на Лазаревича. — Не ты ли, кстати, недавно обещал, что Белобородов повесит меня на березе?
Лазаревич почуял, что власть переменилась: бунтовщики отдалились, а в доме верх взял Вертухин.
— Только чтобы испытать вашу отвагу! — вскрикнул он. — Ваша милость приняли мое вранье с такой стойкостию, что я более никогда не решусь на подобное дерзновение!
Но Вертухин уже отвернулся от него, возвращаясь к дознанию:
— И как же ты, Фетиньюшка, поступила в сей скорбный момент?
— Сообразно нашей добродетели! Я хватила ему по носу от всей души, так что он сию же минуту отправился почивать.
Тут Вертухин одарил Фетинью выраженьем лица таким ласковым, что она, сидя прямо перед господином своим Лазаревичем, готова была сквозь пол провалиться.
— Вот поведение истинно благонравной женщины! — воскликнул Вертухин. — И когда случилось несчастие, о коем ты нам поведала?
— Утром сего дня. Господин управляющий уехал на завод, Меланья, Софьюшка и Касьян хлопотали во дворе и на конюшне, так что защитить меня было некому.
— А Калентьев?
— Дозволь, батюшко, — вмешался Кузьма. — Меланья сказывала, этот черт лысый вертелся вкруг нее да все руку за поленницу засовывал. А потом пропал, будто в преисподнюю провалился.