Алеша не успокаивался и каждый вечер заводил по-новой. Между тем и до деревни Хийтола докатилась весть, что Миних добился у Императрицы учреждения Шляхетского кадетского корпуса, где будут недорослей дворянских учить наукам разным, да офицеров и чиновников из них готовить.
— Матушка — взмолился опять Алеша — вот видите, Его Сиятельство учредил шляхетский корпус, чтобы такие, как я учиться могли.
— Алешенька, знаешь сколько знатных, да богатых фамилий дворянских на Руси. Не чета нам, захудалым. Кто ж возьмет тебя туда?
— Матушка, но ведь Миних обещал! — глаза Алеши наливались слезами. — Он возьмет! Вот увидишь. Я же и читать умею, и считать, и книжки иноземные понимаю.
— Ох, горе мое луковое. Вот выучил тебя отец Василий, царство ему небесное, на мою голову. Что ж мне с тобой делать?
На счастье Алешино, а может и нет, в начале лета 32-го года опять заглянул в их деревню отряд драгун Выборгского полка с майором Павловым. Миних собирал весь этот полк, разбросанный ротами по всей губернии приграничной в столицу. Замыслил фельдмаршал конницу новую создать — кирасирскую, по образцам европейским, в рыцарских латах, на конях могучих. И приглянулся ему именно Выборгский полк, коей знал Миних еще по инспекциям прошлым.
Встал Павлов на постой к Веселовским, как обычно это бывало, и обратилась к нему с нижайшей просьбой Евдокия Петровна.
— Господин майор, возьмите нас с сыном Алешей в Петербург. Далось ему это обещание его сиятельства графа Миниха взять в обучение, — взмолилась вдова.
— А что, правильно отрок думает. Раз фельдмаршал обещал, раз слово дал — сдержит, — подмигнул Алеше добродушно майор. — Драгуном станешь, а может и кирасиром. Вон фельдмаршал полк новый собирает. Все в латах будут, как рыцари древние. Ни пуля не возьмет, ни сабля вражеская.
— Я бы на корабле хотел плавать, по морям-окиянам, — тихо промолвил Алеша, выдавая мечту свою сокровенную. О дальних плаваньях, о странах неизведанных еще больше рыбаков ладожских рассказывал ему отец Василий, покойный. Подогревал любовь отрока к морю, бегавшего на берег смотреть, как шумят ладожские волны.
— Это ты брось, — притворно нахмурился Павлов. — Флот ныне дрянь. В гаванях кронштадтских стоит, гниет только бестолку. А в плавания ни в дальние, ни в ближние не ходит. Вот как отправили экспедицию командора Беринга, так от них ни слуху, ни духу. Верно, сгинули. А ведь та экспедиция волей Петра Лексеевича, царство ему Небесное, была собрана. То-то. А кавалерия — это краса нашей армии. Это атаки лихие. Это доблесть воинская. Это чины, награды. Так-то, отрок. Выкинь из головы своей мысли пустые. Море сейчас для бездельников.
Немного подумав, майор добавил:
— С моей ротой обоз завтра пойдет. С ним и поедете. И веселее, и безопасно.
— Господи, благослови вас за доброту вашу, — Евдокия Петровна аж в ноги опустилась драгунскому офицеру.
— Ну что вы, что вы, матушка, — засуетился майор, поднимая ее, — пустое это. Не нужно меня благодарить. За что? За то, что сына вашего в армию забираю? Еще неизвестно, благодарить будете иль проклинать меня. Я свой долг офицерский всего лишь исполняю. Рекрута беру. Так что не стоит меня благодарить.
С драгунской ротой Павлова Веселовские и попали в Петербург. Сутки майор дал своим солдатам почистить мундиры, оружие, привести в порядок прически и амуницию, а за это время и обоз подтянулся. Так Веселовские прямо с драгунами и появились у дома Миниха. Сам фельдмаршал лично встречал солдат, принимал рапорт командира, обходил весь строй, осматривал каждого, а вышагивавший рядом адъютант делал пометки на бумаге. Миних самолично отбирал всех в свой новый полк. Закончив обход, граф заметил и мать с ребенком, стоявших в стороне.
Прищурившись, фельдмаршал подумал и решительно направился к ним:
— Помню, деревня Хийтола близ крепости Кексгольмской, — рявкнул Миних так, что у Евдокии Петровны ноги стали сами подгибаться от страха. — Ну-ну, кого напугалась? Миниха? Ты что, мать, сына привезла? Отлично! Мы как раз корпус открыли шляхетский. Академию, то бишь, Рыцарскую. Зачислим его туда. Миних все помнит. Миних обещал. Как фамилия-то недоросля дворянского? Вот запамятовал! И лет сколько?
— Веселовский Алеша Иванов сын, пятнадцать к осени будет, — еле слышно прошептала мать, — ваше… ваше сиятельство.
— Отлично. Адъютант! — рявкнул Миних. — Мой приказ генералу Луберасу: отрока дворянского Алексея Веселовского с сего дня зачислить в четвертый класс корпуса, дабы шляхетство наше от малых лет в теории обучалось, а потом и в практику годны были. Так повелела наша матушка Императрица Анна Иоанновна. Так и будет. Это я говорю — Миних.
— Ну что, отрок? Надеюсь, окажешься ты склонным к воинским премудростям, и еще одного славного русского воина воспитаем. А вырастешь, в офицеры выйдешь, может, и в гвардию тебя возьму, коль заслужишь, а там и до чинов высоких, генеральских недалеко. Ми-них все может. — Фельдмаршал резко развернулся и пошел прочь, оставляя мать с сыном совсем ошалевшими от такой встречи и столь быстрого решения. Адъютант стоял с ними и что-то писал.
— Вот, — он протянул им бумагу, — эту записку передадите в корпус, и вашего сына примут.
— А мы должны, наверно, денег сколько-нибудь, — испуганно спросила мать, — ведь мы совсем бедные.
— Все кадеты находятся на казенном кошту, — слегка свысока адъютант посмотрел на вопрошавшую. Потом смягчился и добавил:
— Все — проживание, обучение, мундиры и пропитание — за счет казенный. Лишь бы учились. Сейчас дам драгуна, чтоб вас сопроводил до корпуса.
— А далеко ли этот корпус?
— Да нет, — поморщился офицер. — Здесь же рядом, на острове Васильевском, в бывшем доме Меньшикова. Сурядов! — позвал адъютант драгуна, откликнувшегося на свою фамилию и бегом направившегося к ним. Не дожидаясь, пока тот добежит, адъютант показал на мать с сыном:
— Проводишь до Шляхетского корпуса вдову дворянскую с недорослем и пулей назад.
— Слушаюсь, — уже остановившись и вытянувшись ответил Сурядов. Адъютант, кивнув головой, бросил «прощайте» и покинул Веселовских.
— Спаси вас Бог, господин офицер, — низко поклонились ему мать с сыном.
Так и пошли они втроем с солдатом в корпус. Начиналась совершенно новая жизнь для Алеши Веселовского.
Глава 2
Союз врагов давних
Сомнений больше не было!
— Проклятье! — Миних перечитал еще раз депеши из Стокгольма и Стамбула. Тайные переговоры Швеции и блистательной Порты зашли слишком далеко. Военный союз давних врагов России был предрешен.
Пару лет назад посланником русским в Константинополе был Иван Иванович Неплюев. Здорово тому удалось подпортить отношения Версаля и Стокгольма, а тут теперича и шведы подвязались!
Тогда, в 1734 году, французы прислали ко двору султана нескольких офицеров — инструкторов для создания армии «новой». Они-то считали, что блистательной Порте просто необходимо перестроить орды свои на европейский лад и придать им вид войска не дикого, а «цивилизованного». Из Парижа был послан граф Бонневаль, получивший чин «паши» при дворе султана, а с ним два офицера — Рамсей и Моншеврель. Султан с удивлением наблюдал, как браво маршируют отобранные для учебы 3000 его солдат, но воспринял все это как диковинку, нужную лишь гяурам. Его правоверные мусульмане и так хороши, а главное, в бою неустрашимы. Зачем им эта лишняя, лишь неверным нужная выучка воинская, муштра, мудреные коленца какие-то и артикули с ружьями.
Кто сравнится с озверелым и обкуренным гашишом янычаром, нечувствительным ни к боли, ни к свинцу разящему или стали. Окруженный тысячами таких же соплеменников, он сокрушит любую армию любой европейской страны, построенную в любой порядок, в каре ли, в колонну ли. Какая разница! Это пусть они для себя придумывают всякие искусства воинские. Воин Аллаха неустрашим, ибо его ведет за собой воля Всевышнего и приказ султана. И горе тому, кто ослушается!
А эти, прахоподобные, считают, что, предоставив своих инструкторов великим османам, они оказывают великую честь Ему, тени самого Аллаха, живущему на земле.
— Пусть считают! — усмехался султан в бороду холеную. — Лишь бы золото их продолжало также струиться в мои сундуки, как слащаво звучат их речи. А надоест, мы их прихлопнем, как мух назойливых.
Тщетно французы старались упросить султана и его министров увеличить число турецких солдат, обучающихся под их началом на европейский лад. Султан просто переворачивался на другой бок, демонстрируя все своим видом, что ему это неинтересно, а министры, опасаясь наказания своего владыки, избегали общения с самим «пашой» Бонневалем. Прибывший из Парижа аббат Маккарти тоже ничего добиться не мог, хоть и считался представителем особым самого кардинала Флери, много лет хозяйничавшего на кухне политики внешней Версаля. Ни лесть, ни деньги не могли оказать влияния нужного на потомка Аллаха и его окружение. Нет-нет, французов не изгоняли и даже слушали внимательно, не говоря уж про золото и подношения драгоценные, благосклонно принимавшиеся.
— Но прахоподобные даже не понимают, что мои доблестные янычары их просто порубят на мелкие кусочки, если их заставят маршировать вот таким образом. А зачем мне нарушать спокойствие моих любимцев, а то еще вытащат свои знаменитые барабаны и неизвестно, кто окажется следующей тенью Аллаха на земле. А меня мой трон вполне устраивает. Дали вам три тысячи глупых деревенских парней — вот и занимайтесь!
Так думал, отвернувшись от надоедливых французских посланников, султан…
Ох, как французам хотелось отомстить русским варварам руками таких же, как они считали, диких османов за поражение в Польше, за проигрыш в борьбе за польское наследство. Тогда русские вышибли трон не просто из-под Станислава Лещинского — ставленника Франции, а родственника — свекра самого Короля.
Наблюдал внимательно Иван Неплюев за стараниями тщетными инструкторов французских обучить европейскому искусству воинскому все войско турецкое. А потом махнул рукой, чего тут измышлять. Способ известен. Стар он, как мир. Просто встретился Неплюев с каждым из французских офицеров приехавших, взял и подкупил. Предложил чины и жалование достойное в далекой России. Те тож долго не раздумывали. Согласились быстро. Еще быстрее погрузили пожитки свои на корабль, только их и видели.
К сожалению, Моншеврель так и не добрался до загадочной далекой России, по дороге умер, а вот другому, Рамсею, повезло более. Он приплыл в Петербург благополучно, записался под именем графа де Бальмена, получил чин майорский, а далее уж сложил голову честно, в ранге полковничьем, под Вильманстрандом, при Императоре Иоанне Антоновиче малолетнем. Но об этом речь позднее будет.
В России он получил все, что обещано было, — чин, деньги и, главное, должность в полку. Здесь были отличные солдаты. Они знали, что такое порядок воинский. Были смекалистые и расторопные, не чета турецким баранам грязным, шесть раз в день бросавших все и падавших на колени головой на восток молиться своему Аллаху. И неважно, что за экзерции они сей момент выполняли, выкрики муэдзина с ближайшего минарета были важнее устава воинского. Вмешиваться в священнодействие сие чревато было для любого иностранца, рисковавшего оказаться в виде собственной отрубленной головы на кольях рядом с Семибашенным замком. Да и странные котлы, размеров неимоверных, в которых гвардия султанская — янычары бешеные варили свой кулеш, внушали европейцам ужас благоговейный.
— А ну как швырнут туда, — переговаривались французы вполголоса.
— Вместо барана.
— Или вместе с бараном?
Поэтому уговорить двух офицеров французских Неплюеву было делом не таким уж и сложным.
Да и посланник при дворе шведском Михайло Бестужев-Рюмин не зря протирал штаны, в Стокгольме сидючи. Имел немало сочувствующих и среди «колпаков», окружавших миролюбивого короля Фредерика, и среди партии оппозиционной, — за войну с Россией стоявшей. «Шляпами» их прозывали. Везде имел свои уши и глаза Бестужев хитрый. И если «колпаки» русскими деньгами субсидировались, то вторые жили на французское золото исключительно.
Женщины, ах, эти женщины! Это им обязаны шведы-политики за такие названия странные, партиям парламентским доставшиеся. Мужественные «шляпы» — дворяне воинственные, хвастливо оружием бряцавшие, — вызывали восторг у прекрасного пола, а остальные, войны не хотевшие, обречены были носить прозвище презрительное «колпаков», которые на ночь одевали.
Война за наследство польское выявила знатное количество шведских волонтёров, сражавшихся против русских, на стороне Станислава Лещинского. Попавшие в плен под Гданьском, они были отпущены Императрицей.
— То не только знак воли доброй нашей, но и напоминание о необходимости соблюдать договоренности мирные, — объявила Анна Иоанновна.
1734–1735 годы были, своего рода, переломные, когда дипломатия русская в Петербурге, Стамбуле и Стокгольме оттянула войну на шесть лет. Но главное, это позволило России воевать лишь на юге, не опасаясь за тылы северные.
Неплюеву удалось расстроить дела французов в Стамбуле, переманив офицеров-инструкторов на службу русскую, теперь дело было за Бестужевым.