Алексей Шкваров
Слуги государевы
Лишь русские, со своей обширностью и безразмерностью, с мечтательностью и жалостливостью, даже со своей треклятой обломовщиной, способны на Державность. При всей своей анархичности и вольнодумстве остаются слугами государевыми. Помните Лермонтова: "Слуга царю, отец солдатам…" Ведь не в упрек же сраженному полковнику было сказа
От автора
Откликнитесь, господа любезные, ибо хочется, чтобы у наших монархов были в свите и достойные люди — не только Малюты Скуратовы или Бироны, а истинные слуги государевы из достойных людей. Заранее готов простить им мелкие прегрешения, коли будут стойко отстаивать интересы государя Петра Великого…Так что — ждем-с
Пролог
Мужчина сидел без сюртука, в спущенных на грубые башмаки, штопанных чулках. Его небольшая голова смотрелась непропорционально на крупном, огромной длины туловище. Рука, водившая пером, была грубой и испачканной в смоле, перо двигалось немного вкривь, но быстро. Собираясь с мыслями, он посасывал короткую трубку и тут же переносил их на бумагу, иногда царапая ее пером и разбрызгивая чернила. Письма были короткими, по делу, без вступительных или завершающих слов, лишь с подписью внизу «Петръ». Людей с таким именем было множество, но этот был единственным, и его спутать с другим было невозможно. Он значил все, заблуждаться относительно его имени было смерти подобно.
Впервые пути России и ее государя расходились. Иногда ему казалось, что он в одиночку сражается против четырнадцати миллионов своих подданных. Но это его не смущало, а лишь раззадоривало. Он писал указы и смотрел вдаль. Из Западной Азии он создавал Восточную Европу. Он считал себя первым слугой государства и ждал, что его подданные по его примеру принесут свою жизнь в жертву общему делу. И он добился этого! Он ценил заслуги, а не происхождение. Русские и иноземцы, независимо от национальности, они получали жалованье, которое выплачивалось нерегулярно, и подвергались одинаковым наказаниям в случае ошибок, но все терпели, будто загипнотизированные им, поддаваясь восхищению и страху перед царем. Они и стали Слугами Государевыми, ибо он сам был первым Слугой Государства.
Глава 1 Была та трудная пора…
«Содрогаюсь, рассказывая…»
Все было зловещим. Ночные осенние сумерки отступили, вместо них на площадь, от храма Василия, не торопясь, вползало облако утреннего тумана, заполняя собой все пространство. Он был не настолько плотным, но все виделось расплывчатым и неясным. Словно не наяву, а во сне должна была свершиться сия расправа. В серой пелене качались купола собора, что грозный Иоанн воздвиг в честь взятия Казани, но злобно оскалились зубцы на кремлевских стенах и башнях, промеж них бревна торчали с петлями висельными. То воля царская жестокая и страшная была. Господь в ужасе спрятал свои храмы, укутал туманом, чтоб не видели лики святых горе людское. Толпа стояла молча. Зеваки праздные, состоятельные горожане и захребетники, вольные и крепостные, заезжие и люд московский: купцы и ремесленники, воры и приказчики, лоточники и крестьяне из ближайших деревень, все собрались здесь. Особняком в толпе держалась родня осужденных. Бабы их повязали платки темные, детишек к себе прижимали. Многие стояли со свечами зажженными. Тихо, как слезы, падали капли расплавленного воска. Молчали все, лишь изредка крестились на купола неясные, да с ноги на ногу переминались. Смотрели прямо перед собой на стены каменные, незыблимые, на строй солдатский, в несколько шеренг поставленный, толпу от Кремля ограждать. Все на чудо надеялись. Может отменит казни царь-государь, явит народу милость свою? Молчали и солдаты полков нового строя, в платье чужое, немецкое одетые. Взирали на народ строго и внимательно, на ружья свои опираясь. Октябрьское утро было на удивление теплым. Но туман пронизывал, вместе с влагой нес холод смертельный, пробиравшийся сквозь полотно холщовое рубах и сарафанов, сквозь сукно мундирное.
Безрадостно взошло солнце. Не согрело, а лишь осветило тускло. Блеснули и замерли зловеще лучи утренние на багинетах солдатских ружей. Туман не отступал. Послышался скрип. Сначала тихо, потом все настойчивее и пронзительнее.
— Везут! — общим вздохом пронеслось по толпе и опять стихло.
Что-то темное и страшное завиднелось во чреве тумана. Оно увеличивалось в размерах, в звуках, ощущалось дуновением ветра, возникшего невесть откуда, и заставившего всех съежиться. А ветер действительно поднялся и стих тут же, сорвав занавесь призрачную. Словно сделал свое черное дело и убрался восвояси, от греха подальше. И разом открылась картина страшная.
На телегах скрипучих, в строю пешем предстали зрителям стрельцы полков московских — Чубарова, Колзакова, Черного, Гунтертмарка и других. По цвету кафтанов различали. На казнь осужденные. Полки разные, а конец-то общий. Кто мог — шел сам, кого ноги не держали после пыток ужасных, тех везли в телегах. Рядом палачи с подручными шагали. По рубахам красным видно было. Топоры свои на плечах несли. А вокруг мундиры зеленые преображенцев да семеновцев, верных слуг государя. Из потешных полков, что забавы ради создал царь Петр Алексеевич. А кафтаны стрелецкие привычные глазу московскому внутри кольца плотного из мундиров иноземных. Не вырваться! Да и сил нет. Все жилы пытками вытянуты, суставы дыбой вывернуты, кости дубинами перебиты, ноги огнем обожжены. Руки не поднять со свечой погребальной. А мостовая торцовая на площади вся песком речным, да опилками засыпана. Знать много кровушки будет. Повсеместно колоды дубовые расставлены.
— Плахи — догадались многие.
— Ах, — разом колыхнулась толпа, вперед было подалась. Солдаты сдвинулись плотно, на шаг назад отступили, багинетами ощетинились. Прямо в груди людские лезвия направили. Опять замерла толпа на мгновение. Затем зашевелилась внутри себя, но не давила, а сжалась как-то, заговорила разом, рыданья послышались.
Внезапно на площади появилось несколько человек, в иноземном платье, уверенно направившихся к толпе осужденных. Среди них один особливо выделялся, высоченный, взгляд пронзительный, усы острые торчащие, кудри лохматые из-под шляпы треугольной торчали. На нем был также как и на всех темный кафтан заморского покроя, короткие штаны, переходившие в приспущенные чулки и грубые башмаки. Левая рука покоилась на эфесе огромной шпаги, а правой он сильно размахивал при ходьбе. Его шаг был размашисто широк, так что прочим приходилось почти что бежать, дабы поспеть за ним. Рядом вприпрыжку шел еще один. Ростом высоким, но помене, плечистый, светловолосый, лицом круглый. Остальные отставали покуда.
— Царь! — пронеслось по толпе.
— А с ним кто? — шеи вытягивали, высматривая.
— Денщик царский. Алексашка Меньшиков. — отвечали, кто поближе стоял.
— А прочие? — не унимались сзади.
— Стольники царские разные.
— Знамо начнут сейчас. О, Господи! — перекрестились многие.
Сын дворянский (из мелкотравчатых) Петька Суздальцев, шестнадцати лет от роду, сначала шею, как и все тянул, стараясь рассмотреть царя получше. Не видно! На плечи товарищей своих оперся, высунулся над головами. Недоросли дворянские и купеческие, друзья по забавам всяким, еще затемно собрались сегодня на площадь Красную. Из любопытства. Поглазеть, как казнить будут стрельцов мятежных. В толпу затесались, ждали со всеми вместе.
— Что тама, Петька? Видать царя-то? — снизу сопели натружено.
— Ну говори! Не молчи! — требовали нетерпеливо.
— Видел. — спрыгнул на землю Петька.
— Что видел-то? — несколько голов к нему потянулись. Сблизились в кружок.
— Царя.
— Ну и каков он?
— Он… — задумался Петька — высок.
— И все? — разочарованно.
— А вы подымайте меня и на плечах держите. Тогда сказывать буду. — сообразил Суздальцев. — Чуток лишь выскочил на головами, много что ль разглядишь.