— Он хочет создать флот? — презрительно бросил Карл. — Но где?
— Он уже создает флот. После взятия Азова. Но до тех пор пока турки держат за собой Керчь русскому флоту не выйти из Азовского моря.
— Как думаете, Пипер, он собирается продолжать войну с Турцией?
Советник покачал головой:
— Сложно сказать. Мы старались помочь царю Петеру в его войне с турками. Ваш великий родитель передал им 300 пушек. Сейчас они заказали нам еще почти столько ж. Их отливает наш лучший мастер Эренкрейц. Но не следует забывать, все русские цари, включая отца Петера, устремлялись к Балтике. Сейчас мы находимся в мире, но Кярунский[2] договор подписан давно, а время, как вы знаете самый плохой союзник. Люди меняются, а с ними и отношения к статьям подобных договоров.
— Его надо продлить. Готовьте, Пипер, большое посольство в Москву. Как вернется царь Петер из Европы, им следует ехать к нему.
Карл резко повернулся к генералам:
— Что скажете о боеспособности русской армии?
— Она ничтожна, ваше высочество — первым откликнулся Реншельд. — Царь Петер затеял реформы, но он не знаком с европейскими методами ведения войн. Одно дело воевать с такими же азиатами-турками, как сами московиты, другое дело профессионалы. Царь терпеть не может свое старое стрелецкое войско, которое уже несколько раз бунтовало против него. В его двух походах на Азов создалось впечатление, что он обдуманно посылал стрелецкие полки на убой.
— У него есть неплохие советники из числа иноземцев. — подхватил Стюарт, — Среди них шотландец Гордон и швейцарец Лефорт. Но полков нового строя очень мало. И они совершенно не обучены. Кавалерия, можно сказать отсутствует. Считать таковой поместную дворянскую конницу или диких калмыков с казаками нельзя. У московитов неплохая артиллерия, с нашей помощью, — усмехнулся горько, — но количество пушек пока недостаточно. Нет своих хороших мастеров-литейщиков, нет железа. Плоха русская армия, одним словом плоха.
Карл выслушал генералов. К окну подошел, одной рукой на подоконник оперся, другой эфес шпаги стиснул:
— Мы будем стремиться к миру. Но для этого нужно быть готовым к войне. И мы дадим урок любому, кто посягнет на нашу Швеции. Ну а сами будем помнить, что сказано в Евангелии: «Ищите же прежде Царства Божия и правды Его, и это все приложиться вам»[3]. Я же король милостью Божьей, править буду по своей воле державой нашей и вести ее к славе! Идите, господа. И да поможет нам Бог!
Карл дождался, когда все выйдут, и опустился на колени перед распятием:
— Господи, всевышний Бог, дарующий мудрость и разум, от всего сердца молю Тебя, пошли ее мне со Святых Твоих небес, чтобы была она при мне и трудилась со мною, чтобы мог я понять, что Твое благоугодие, и стал достоин сидеть на троне отца моего и достойно судить народ Твой. Господи, Боже мой, иже держишь мое сердце в руке Своей и склоняешь его, куда захочешь, склони его к страху перед Тобою, чтобы творил я Тебе угодное, и осознал истину заповедей Твоих, веди меня по Своей воле, и исполни меня Своей милостью, чтобы я во всех делах моих проникся словом Твоим.
Истово и долго молился кронпринц. В грехах каялся, десять заповедей Господней перечел, Символ веры[4], «Отче наш», «Бодрствуй над нами» и завершил молитву:
— Господи, Боже мой, Твой Дух Святой да направит меня по пути прямому. Благослови меня!
В ноябре 1697 года шведский риксдаг направил Карлу петицию, в которой просил будущего короля взять на себя всю ответственность за судьбы страны. 14 декабря он вышел из своей резиденции с королевской короной на голове и со скипетром в руках. Король направлялся в главный собор страны — Стурчурка. Накануне все сословия риксдага присягнули на верность Карлу XII. Сам король от присяги отказался. Помазание совершил архиепископ Бенцелиус. Тронная речь Карла XII была краткой и больше напоминала молитву:
— О Боже моих отцов, милосерднейший Господи, ты избрал меня королем над Твоим народом, и судьей над Твоими сыновьями и дочерьми. Подай мне мудрость, изобилующую у Твоего престола. Чтобы я мог постичь, что тебе будет угодно!»
Празднества были скромными, но как водиться все сословия обратились к новому королю с просьбами. Год случился неурожайный, потому горожан-бюргеров беспокоил возможный голод. Они попросили хлеба. Священники попросили отпечатать побольше Библий, ведь на них лежала ответственность за грамотность в приходах, и тоже хлеба — они отвечали за попечение о бедных.
Представители дворянского сословия, в основном лифляндцы и эстляндцы, напомнили Карлу об обещании смягчить редукцию. Тут надо дать пояснения. Вопрос то очень важный! В 1680 году было постановлено, что все земли, некогда принадлежавшие казне и отчужденные тем или иным путем, начиная с XVI века, вернуть обратно в казну, и использовать для содержания войска. (Постановление риксдага о редукции.) На самом деле это вызвало большой переполох среди дворянства. То есть, говоря современным языком, началась национализация земли, а так как это сопровождалось генеральным межеванием всей страны, то с дворянства потребовали документальное подтверждение на право владения их участками. А поскольку многие из них утратили сии бумаги, или за древностью, или по другим каким причинам, и не могли их представить, в таких случаях, земля просто изымалась в казну. Полностью были переданы в казну земли, полученные дворянами на новоприсоединенных территориях, а также те, где владеющие ими со времен рыцарских орденов (Лифляндия, Эстляндия и т. д.), не смогли представить необходимые документы. Дарения земли на старых шведских землях после 1604 года объявлялись условными, а наиболее крупные из них (приносившие доход свыше 600 талеров серебром в год), подлежали изъятию. До проведения редукции дворяне владели 2/3 земли, после их доля сократилась до 1/3. Здесь, кстати, кроется очень многое. И та легкость, с которой дворянство прибалтийских провинций принимало присягу русскому царю, подтвердившему при занятии бывших шведских территорий, за исключением Выборгского лена, права дворянства на их имения. И то недовольство собственным шведским королем, которое выразилось в ограничении риксдагом королевской власти сразу после смерти Карла XII. И как апогей всего — это возникновение заговоров — аньяльской конфедерации и, в конце концов, убийство монарха — Густава III собственным дворянином в марте 1792 года.
Король лишь усмехнулся. Шепнул Пиперу:
— Не смягчить, а усилить! Мне нужны солдаты, и солдатам нужна земля. — вслух выкрикнул, — хлеб выдавать всю зиму со складов, а вот за изданием Библии я прослежу сам. — и помахал всем рукой приветливо.
И Швеция почувствовала твердую руку короля. Лишь немногие пытались предостеречь народ. И еще меньше было тех, кто осмелился сказать об этом вслух. Простой священник из Муры, Якоб Боэцилиус заявил в воскресной проповеди:
— Горе ждет страну, где правит отрок! — Его взяли сразу, в понедельник. Приговор был:
— Смерть!
Карл улыбнулся, не разжимая губ. Сжалился:
— Не хочу начинать правление с казни. Пусть посидит, подумает!
— Двенадцать лет тюрьмы хватит, ваше величество?
— Думаю, вполне!
Будто законы Моисеевы теперь правили Швецией. И чем жестче был суд, тем лучше. Особенно если это касалось нравственности. За прелюбодеяние или двойное прелюбодеяние, когда оба согрешивших состояли в законном браке, приговор был один — смерть. Граф Фалькенберг, один из советников, как-то не выдержал и выступил против:
— Во всем христианском мире такой грех не наказывается смертью, да и в нашей державе такого много лет не было!
Король улыбнулся холодно. Он всегда теперь отвечал с улыбкой. Одними губами. И кратко:
— Божий закон гласит, что и развратник и развратница должны умереть!
Но нельзя сказать, что король был несправедлив. Жестокость в наказании соседствовала с требованием тщательного расследования.
— Лучше отпустить виновного в сомнительных делах, чем покарать безвинного! — частенько приговаривал король.
Когда Дерптский совет запросил разрешения у Стокгольма о применении пытки в каком-то деле, Карл вмешался:
4
Третий Символ веры, в котором изложено учение о Святой Троице и о воплощении Христа согласно установлениям первых четырех Вселенских Соборов. Отличается от остальных Символов Веры самым строгим догматизмом — прим. автора